Пятая гора

А стоявший впереди воин уже готовился снова натянуть тетиву. Илия оглянулся по сторонам — все окна и двери закрыты, солнце сияет на небе, и веет легкий ветер с моря — он столько слышал о нем, но никогда не видал. Убежать? — Но ведь стрела настигнет его прежде, чем он успеет завернуть за угол.

«Если суждено мне погибнуть от стрелы, то пусть она поразит меня не в спину», — подумал он.

Воин уже поднимал лук. Илия к собственному удивлению не чувствовал страха, ни безотчетного желания выжить — он вообще не испытывал никаких чувств: ему казалось, будто все это определено давным-давно, а он и этот лучник лишь исполняют роли в драме, которую не они сочинили. Он вспомнил о детстве, о том, как хорошо было в Галааде и утром, и под вечер, вспомнил, что в мастерской ждет его брошенная работа. Вспомнил мать с отцом, которые так не хотели, чтобы сын их стал пророком. Вспомнил зеленые глаза Иезавели и улыбку царя Ахава.

Подумал о том, как глупо умирать в двадцать три года, даже не познав женщину.

Прянувшая с тетивы стрела прочертила воздух, прожужжала мимо правого уха Илии и воткнулась в придорожную пыль у него за спиной.

А воин уже вкладывал новую и прицеливался. Но вместо того чтобы выстрелить, он пристально поглядел в глаза Илии.

— Я — самый меткий стрелок во всем войске Ахава, — сказал он. — Уже семь лет, как я не давал промаха.

Илия поглядел на мертвого левита.

— Эта стрела предназначалась тебе. — Руки, державшие лук, дрожали. — Илия, ты — единственный пророк, обреченный на смерть: все прочие могут спастись, приняв веру Ваала.

— Что ж, заверши начатое.

Собственное спокойствие удивило его. Столько раз, прячась в конюшне, представлял он свою гибель, а теперь видел, что напрасно мучился: еще мгновение — и все будет кончено.

— Не могу, — ответил воин. Руки его ходили ходуном, не давая прицелиться. — Уходи прочь, сгинь с глаз моих, ибо я думаю, что сам Господь отклоняет стрелы мои от цели. И Он проклянет меня, если мне все же удастся убить тебя.

И вот тогда, в тот миг, как Илия понял, что может выжить, вновь охватил его страх смерти. Еще есть возможность когда-нибудь увидеть море, встретить женщину, зачать ребенка, докончить работу.

— Не тяни, убей меня скорее, — сказал он воину. — Видишь — сейчас я спокоен. А чуть промедлишь — снова начну тосковать по всему, что утрачу.

Тот оглянулся по сторонам, убедившись, что никто их не видит. Потом опустил лук, спрятал стрелу в колчан и скрылся за углом.

Илия почувствовал, как ослабели ноги — страх набросился на него со всей силой. Надо немедля бежать, скрыться из Галаада, чтобы никогда больше не предстать перед воином с натянутым луком, нацеленным тебе в сердце. Он ведь не сам выбрал себе такую судьбу и к Ахаву отправился не затем, чтобы похвастать перед соседями — я, мол, разговаривал с царем. Не он виноват, что перебили пророков. Не он ответствен даже и за то, что однажды почувствовал, как замерло время, что увидел: мастерская превратилась в черную дыру, где мерцают бесчисленные светящиеся точки.

И подобно тому, как делал это воин, Илия тоже огляделся по сторонам. Никого. Он хотел было удостовериться, что левиту уже ничем нельзя помочь, но вернувшийся страх пересилил, и, пока никто не появился на улице, Илия бросился бежать.

Много часов кряду шел он, выбирая заброшенные дороги, покуда не достиг берега мелкой речушки Хораф. Он стыдился своей трусости, но радовался тому, что жив.

Он утолил жажду, сел на берегу и только теперь осознал, в каком положении оказался: завтра ему захочется есть, а как снискать себе пропитание в пустыне?!

Он вспомнил о своем ремесле, которое пришлось бросить, о мастерской, которую пришлось оставить. Кое с кем из соседей он дружил, но все равно — рассчитывать на них нельзя: слух о его бегстве уже наверняка распространился по городу, и все теперь ненавидят его за то, что сумел спастись, тогда как по его вине истинно верующие люди обрели мученическую кончину.

Все, что он делал до сих пор, разрушено — хотя он полагал, что всего лишь исполняет волю Господа. Завтра — а может быть, через несколько дней или недель — постучат в дверь его мастерской ливанские купцы, и кто-то им скажет: хозяин бежал, оставя за собой страшный след: сотни невинно убиенных пророков. А может быть, скажут, что он пытался уничтожить богов, оберегавших землю и небо, и весть об этом пересечет границы Израиля, и тогда можно навек проститься с мечтой о женитьбе на той, кто красотою равна дочерям Ливана.

* * *

«Но ведь есть корабли».

Да, есть корабли. Преступников, взятых на войне пленных, всякого рода беглых брали в корабельщики, ибо занятие это еще опасней, чем быть воином. В битве на сухопутье всегда остается возможность убежать и выжить, а морские пучины бездонны, населены чудовищами, так что, когда стрясется беда, не остается никого поведать о ней.