Пятая колонна

Поэтому, когда приятель художник развелся с женой, вероятно русской, и был очень огорчен, не знал, как ему быть, автор решительно дал ему совет: «Езжай в Израиль. Престиж еврейских жен недосягаем». Там, дескать, найдешь жену, и она устроит тебе королевскую карьеру. Право, похоже, поэт завербован в качестве агента какого-то израильского брачного бюро. Вот и старается в ущерб многонациональной родине. Поэтому стихотворение следовало честно назвать не «Еврейские», а «Израильские жены».

Ну, Дементьев, я лучше думаю о еврейках. Такое впечатление, будто Антисионистский комитет и не прекращал свою работу, а ты — еще и его тайный агент. Я знал евреек немало. И ни одну не могу представить толкачом мужа.

Что, бесталанного Костю Ваншенкина «вывела в короли», как ты выражаешься, Инна Гофф? Чепуха! Они оба были талантливы, и каждый шел своей дорогой, но, конечно, в чем-то помогали друг другу. А Родион Щедрин «взошел на вершину» верхом на Майе Плисецкой? И невозможно представить в роли устроительниц карьеры своих мужей ни академика Лину Штерн, ни Героя Советского Союза Полину Гельман, штурмана ночного бомбардировочного полка, не говоря уж об Алле Гербер.

Жены многих крупных политических деятелей Советского времени тоже были еврейками — Молотова, Ворошилова, Куйбышева, Кирова, Андреева… Они были вполне самостоятельными фигурами, некоторые, как Полина Жемчужина, жена Молотова, — даже народными комиссарами. Но ни одна не сделала мужа членом Политбюро.

* * *

В большинстве этих 94 фоток запечатлено участие поэта в разного рода празднествах, фестивалях, презентациях, карнавалах, «голубых огоньках», юбилеях, застольях… Тут роскошные вазоны, букеты, венки, которые то ли он кому-то вручает, то ли ему кто-то подносит. Есть даже Дементьев в черных брюках, белом пиджаке с черной бабочкой на белом коне с белым щитом. Помните?

Иль на щите, иль со щитом
Вернусь к тебе из Палестины.

Он, с улыбкой уехав Палестину, ставшую Израилем, с улыбкой прожив там лет десять, с улыбкой и вернулся к нам. Переберешь эти фотки — ну просто какой-то Ниагарский водопад празднества, ликования, восторга… И это в наши-то дни почти беспрерывного траура от катастрофы к катастрофе…

И кому он только на этих фотках не дарит свои улыбки — от того же гробовщика Горбачева до красавицы Арины Шараповой, от Тура Хейердала до Валентина Юдашкина, от знаменитого оружейника Калашникова до позабытого израильтянина Алексина, от прославленной Майи Плисецкой до неведомого Дементмана, от своих детей и внуков до известного Бориса Моисеева… А после дружеской беседы с ним бежит к портретам Пушкина, Лермонтова, Тютчева и запечатлевается еще и на их фоне.

А сколь обширен, хотя немного и однообразен перечень посвящений как знаменитым, так и неведомым нам друзьям поэта! Хотя бы вот: вице мэру Тель-Авива Рине Гринберг, Валерию Эльмановичу, Евгению Бернштейну, Але Рубин, Ане и Тане, Варе и Саре, Дусе и Мусе…

Но могу заметить, что поэт, видимо, за компанию, совершенно напрасно заявил:

Я стал похож на старого еврея…

Почему «стал»? Зачем скромничать? И в молодости был вылитый еврейский красавец. Я помню еще по Литинституту. Потому и в партию тебя досрочно приняли, и стипендию хорошую получал…

Но порой на Дементьева накатывает что-то необъяснимое. В самом деле, всю жизнь, перебегая из одного служебного кабинета в другой, что повыше, десятилетиями ликуя и фонтанируя, пуская фейерверк и бренча орденами да рыцарским щитом, вдыхая розы и принимая букеты, однажды в лунную ночь поэт вдруг взвыл:

Я одинокий волк…
Я не хочу быть в стае…

А? Волк — в белых штанах и с красной бабочкой. Одинокий — в объятьях Кобзона, Церетели и Муси-Дуси. Всю жизнь чудно прожил в стае и уверяет, что это поневоле! А вот еще ужасней:

В отчаянном броске
Хочу я встретить смерть…
И мой оскал еще внушает страх.

Так и хочется сказать: «Андрюша, касатик, что с тобой, о чем ты? Я знаю тебя шестьдесят с лишним лет, и вот сотни две твоих фестивальных фотографий с улыбками до ушей — и нигде ни единого оскала…».

Видимо, в один из таких эпилептических приступов Дементьев подписал гнусное «Письмо 42», авторы которого после только что смолкших залпов расстрела парламента умоляли Ельцина «раздавить гадину» патриотизма до конца. И за прошедшие двадцать лет стихотворец не раскаялся в этом, а не так давно даже и защищал на страницах «Тверской газеты» как попытку «защитить демократию».

Что ж, у больших поэтов и причуды большие, и завихрения крутые. И это живой пример.

* * *