Пятая колонна. Отпор клеветникам

Для подкрепления своей жажды истины и справедливости наш профи тут же обратился к именам Солженицына и Виктора Астафьева, как к великим и честным знатокам истории войны, ее участникам и свидетелям. Ведь они, говорит, прошли «всю войну»! Я, дескать, об этом читал. Да, прочитать можно и о том, что они были добровольцами. Приходится огорчить одноглазого читателя. По Указу Верховного Совета о мобилизации и по возрасту Солженицын должен бы надеть шинель в первый день войны, а он с молодой женой из Ростова укатил в Морозовск, который еще дальше от фронта, и там преподавал в школе астрономию. Увлекательная и приятная наука! Смотришь часами на небо и не видишь, что творится на земле… И в армии астроном почему-то оказался лишь во второй половине октября на ответственной должности конюха. Потом загадочным образом оказался в офицерском училище, и на фронт со складным письменным столом для писания романов будущий писатель прибыл лишь в мае 1943 года. Астафьева взяли в армию в конце 42‑го. Самую страшную пору войны оба не видели, не знали. Да еще надо вспомнить три последних ожесточенных месяца войны, на которые Солженицыну удалось сократить свою военную биографию с помощью ловкой передислокации в московские Бутырки. И это не помешало бы Дымарскому прочитать у него: «не уходя с передовой, воевал четыре года». Вся-то война была меньше четырех лет, но у него свой счет.

Но этот профи продолжает млеть: «А как Астафьев оценивал, как называл вообще Жукова, Сталина…». Да называть-то можно, как вздумается. Но кто он и кто Сталин, Жуков? И называл он их, как и принято у всех злобных и невежественных в военном отношении антисоветчиков. Но смешно же защищать генералиссимуса и маршала от бредовых выходок ротного телефониста. Он и Шолохова злобно ненавидел. По воспоминаниям поэта Бориса Куликова, Астафьев однажды заявил: «День смерти Шолохова будет счастливейшим днем моей жизни». Его собственная смерть, как и смерть Солженицына, никого не осчастливила. Они соревновались в ненависти и к Сталину, и к Жукову, и к Шолохову.

Но вот что, между прочим, Астафьев сказал на известной конференции историков и военных писателей 28 апреля 1988 года в минуту просветления: «Я прослушал здесь уже несколько выступлений. В них все время, как сейчас в газетах, звучит одно и то же имя: Сталин… Сталин… Сталин… Сталин…». Он имел в виду, что Сталина обвиняли во всех наших неудачах в войне. И продолжал: «Я думаю, что не все так просто и ординарно, как это сейчас преподносится. Используется очередной громоотвод в нашей истории, чтобы свалить на эту личность все наши беды и таким образом, может быть, проскочить какой-то очень сложный для нас отрезок, а может, удастся и самим чище выглядеть».

Мысль вполне здравая, именно поэтому некоторые газеты, напечатавшие выступление Астафьева, эти строки вычеркнули. Так поступила, например, «Советская культура» в номере за 5 мая. Главным редактором тогда там был цэковский абориген Альберт Беляев, замзав Отдела пропаганды.

«Виктор Петрович считал, — продолжает профи Дымарский, — что мы воевали числом, а не умением, что закидали немцев трупами. Можно не соглашаться с этим, но из каких уст мы это слышали!». Из каких? Повторю: из уст лжеца, приспособленца и невежды. Военно-историческая дремучесть обоих корифеев, право, даже загадочна. Я уж не говорю о том, что сахарные уста старшего из них порой извергали, например, такое по адресу соотечественников: «Подождите, будет на вас Трумэн с атомной бомбой!» («Архипелаг». М. 1989. Т. 3, с. 51. Вдова покойного бомбиста этот пассаж сейчас при переиздании, разумеется, выкинула). У нас-то бомбы тогда еще не было. А младший покойник даже не умел читать военную карту, был тупо уверен, что каждая стрелка на ней означает не что иное, а именно армию, т. е. воинское соединение в составе нескольких дивизий, тогда как на самом деле стрелка означает положение — наступление, отступление, оборона — полка, дивизии, корпуса, армии или всего фронта.