Пятая печать

– Да он вас подначивает, а вы поддаетесь, господин Кирай, – обратился он к книготорговцу, в который уж раз едва не назвав его Швунгом. – Не обращайте вы на него внимания. Сами знаете – не стоит вступать с ним в полемику. А что до книг, то, по совести говоря, я и сам иногда задумывался: на кой ляд эта прорва бумаги? Кого-нибудь они осчастливили? Лучше станет вам от того, что на них потратитесь? В общем, в моей голове это не укладывается, хотя должен признаться, что в школе я всегда был отличником и даже стихи иногда декламировал пятнадцатого марта…

– А шестого октября[2] не декламировали? – спросил часовщик, вновь заметивший на потолке осеннюю муху.

– Нет…

– Тоже ведь подходящий случай.

– Вы и сами не связывайтесь с ним, – сказал книжный агент. – Он вас перебивает, а вы не обращайте внимания, он умолкнет, только когда его черт заберет…

Швунг поднял стакан, приглашая присутствующих выпить – в том числе, разумеется, и часовщика Дюрицу.

– Ну, будем…

Все выпили, после чего Швунг повернулся к столяру:

– Так вы спрашивали, что люди находят в книгах, не так ли?

– Именно так, слово в слово, – ответил Ковач. – Потому как ежели, положим, человек на еду деньги тратит, то это понятно, он с того наглядную пользу имеет, толстеет, к примеру сказать, восстанавливает свои силы или поправляет здоровье. А что сказать, когда у человека и одежки приличной нет, а он на такие вещи тратится?

– Но послушайте, Ковач… как раз их-то и следует уважать! – воздел палец книжный агент.

– Уж простите, но я таких редкостных чудаков уважать не могу.

– Вот те на! Ну кто бы мог подумать?! – воскликнул часовщик Дюрица.

– Может быть, вы и правы, Ковач. Но это если смотреть с вашей колокольни, – ответил книжный агент. – Однако будь вы на моем месте и суди вы с моей точки зрения, то с уверенностью могли бы сказать, как это делаю я, что именно за это можно уважать очень многих наших ближних.

– Вы знаете, в чем правда, господин Кирай? – заговорил трактирщик. – Сколько я ни видал людей, которые день-деньской корпели над книгой, все они умирали раньше других. От чахотки, от позвоночника, так ли, этак ли – все отбрасывали коньки прежде остальных. Но ежели это так – а это именно так, я по опыту знаю, – то на кой ляд мне эти книги? Разве я неправ?

И он повернулся к Дюрице в ожидании непременного одобрения.

– Позвоночнику от этого ничего не сделается, – сказал тот.

– Как не сделается, если сидеть над книгой согнувшись в три погибели?!

Кирай, книжный агент, тронул Белу за локоть:

– Речь совсем не о позвоночнике, дружище Бела! Речь о той возвышенной радости, которую доставляет чтение человеку, его страждущей чуткой натуре, его духу, алчущему культуры и знаний. Чтение – это радость, отдохновение для души, пожелавшей освободиться от мерзости окружающей жизни. Не хочу приводить других примеров, а скажу, если позволите, только о себе. Когда вечером я беру в руки произведение какого-нибудь почтенного и ценимого всеми автора, то чувствую себя так, будто принимаю ванну или стою под приятным душем, где вместо капель воды меня бесконечным потоком орошают слова, падая прямо в сердце и отмывая его от налипшей грязи. И в такие минуты возникает ощущение райского блаженства – как в те времена, когда человек, как мы знаем, еще не ведал зла и душа его была, так сказать, неотъемлема от вселенной. Вот, к примеру сказать, читаете вы о том, как над шелковистым покровом цветущей лужайки грациозно порхают бабочки и на крыльях их беззаботно играет солнечный луч; а поодаль, допустим, с тихим плеском бежит, спотыкаясь о серебристую гальку, ручей, в синем небе, оглашая окрестности своим пением, летают птицы, а в тенистой прохладе леса резвятся косули; и вся эта природа так хороша, так свеж и чист воздух, не то что здесь, среди камня и заводских труб, – словом, в такие минуты глаза ваши закрываются, вы чувствуете себя уже там, на лужайке, и вся эта благодать творится непосредственно вокруг вас… Это, если угодно, и есть то самое блаженство, о котором я говорил…

На какое-то время Кирай умолк, выуживая из внутреннего кармана носовой платок.

А столяр заметил:

– Взять меня, я и так детишек, случается, за город вывожу. Еще бы трамваи по воскресеньям не были так забиты…

– Потому и забиты, – сказал трактирщик, – что все рвутся в конце недели. В воскресенье или в субботу.

– А когда еще я могу выбраться? Я тоже могу только в выходной их вывезти… Вот если бы власти побольше пеклись о транспорте, не приходилось бы никому в такой давке ездить.

– Но все же напомню, – продолжил трактирщик, – что во времена моей молодости трамвай туда вообще не ходил, если вы тоже имеете в виду Хювёшвёльд. Конечная остановка была в Буде на Сенной.

– Собственно, было бы хорошо, чтоб у каждого в горах был участочек. Разумеется, там, где уже и коммуникации есть.

– Да, иначе и смысла никакого, – согласился трактирщик.

Дюрица, часовщик, тронул Кирая за плечо:

– А вот если, допустим, вы съедите на ужин телячью грудинку, вам тоже привидятся эти бабочки и послышится звон ручейка?

– Да, представьте себе! А что?