Пятая печать. Том 2

Жаль, что так мало я читал Библию! Но то, что успел прочитать, я запомнил, потому что поверил в это. А если бы мне не встретились Седой, отец Михаил, Гордеич? Неужели я не верил бы Богу? Все равно, пришел бы к Нему другим путем, но только через знание! Потому как от лажовой жизни советской стал я человеком недоверчивым. Пока сам не убежусь, не поверю. А вера — от ведения, как написано в Новом Завете. Ведение — знание, а знание — сила! И тяга к знанию интуитивна — она из Духа Божьего. Бог Сам не дает знание, он дает желание знать — любознательность. А уж я сам ищу доказательства, потому что Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению (Фил.2:13).

Конечно, много путей к Богу. Иногда всего один поступок человека определяет его достоинства. Когда, вися на кресте, под улюлюканье и злорадный хохот, услышал Иисус Христос бескорыстные слова сочувствия и утешения от разбойника, то

сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю (Лк.23:43).

Вместе со знаниями приходят мысли. Даже, если по уши вляпаешься в дерьмо войны. И гваздаясь в этом дерьме, все время чувствую я, что кто-то не только меня оберегает, но и внимательно наблюдает за поступками и мыслями. Без ощущения этого строгого взгляда, либо оскотинишься от жизни такой, либо чеканешься от хронического мандража: крепко врезает по мозгам живодерня, среди которой не живешь, а выживаешь… а ведь все-таки выживаешь?! И это — чудо. А где чудо — там Бог. Так говорил отец Михаил.

Да что я. К примеру, ротный наш. В десять раз дольше моего воюет. На гражданке два курса института закончил… диалектический материализм постиг. Умница! Но в армии равняются не на умных, а на грудь четвертого. Быть умным в армии — вредно. Был бы ротный не умным, а покладистым, подравнялся бы в едином строю на четвертого карьериста и был сейчас опузенным, обвешенным орденами майором при штабе дивизии или армии, далекооо от передка… но это уже попутные мыслишки…

Чудо в том, что три года носит ротный старинный серебряный крестик, который ему мама повесила на шею в тот день, когда ему, курсанту Рязанского училища ВДВ, вручили лейтенантские погоны и направили воевать в пехоту. Воюет ротный с крестиком на шее, который спас его прадеда в Крымскую войну. Однажды Курносая ротного чуть-чуть не подловила, но отделался он контузией, из-за которой стал с пол-оборота заводиться в общении, особенно — с начальством. Ошивался бы сейчас при штабе дивизии, если бы с психоты не послал дурака комполка в не очень далекое, зато темное место. А в военном деле ротный — авторитет: хитрый, отчаянный, везучий. Иметь такой наборчик качеств для ротного от инфантерии не хухры-мухры! А два года провоевать в пехоте командиром роты без ранений и повышений — это ли не чудо?!

* * *

Ну наконец-то! Выходит из дома старший сержант, докладывает ротному: дом осмотрен, роту можно заводить. Рота заходит по порядку, определяемому командой, но общительный Леха, будто бы за интересным разговорчиком, оказывается впереди всех, чтобы местечко занять по вкусу. С крестьянским индивидуализмом Леха не любит спать абы где и как, в общем ряду — к стенке головой, ногами в проход. Не нравится ему, если его во сне пинают, толкают и в темноте на ноги наступают.

Сегодня он выбирает себе и мне уютный уголок за лестницей в мансарду. Стелем мы постели, руководствуясь древней, но поныне актуальной солдатской инструкцией, сочиненной, если не самим Суворовым, то, вероятно, его не слишком изнеженными современниками: «Шинель под себя, шинель на себя и шинель под голову, а на все — одна шинель!» Но так как у нас с Лехой две шинели, то мы еще более роскошно обустраиваем свое двуспальное ложе. А потом Леха, любитель комфортной жизни, разувается и ставит сапоги в изголовье, развесив на них портянки для того, чтобы в нашем индивидуальном уголочке махоркой не воняло, а микробы издыхали мучительной смертью еще на дальних подступах. Как мудро говорит полковой эскулап: «нестираная солдатская портянка — самая надежная иммунная защита от триппера!»

Дежурные, громыхая ведрами, помчались на поиски кухни. Поэтому ложусь я не разуваясь, так как мой черед получать ужин в наш котелок. И возлежим мы вдвоем: я и Леха чин чинарем, преисполненные чувством умиротворения от предчувствия грядущего пищеварения. Наверное, никому, кроме пехоты, после дня на марше не дано испытывать такое блаженное состояние покоя, когда в обозримом будущем не угрожают никакие другие события, кроме котелка густой каши, кружки крепкого чая и сна без сновидений!

* * *