Пятая труба; Тень власти

В гостиной, где меня попросили обождать, висели драгоценные картины, ибо Терборг, недавно умерший, был богат и под конец жизни пристрастился к произведениям искусства. Друзья его говорили, что он больше гнался за именем художника, чем за его произведением, и что он не мог отличить хорошей картины от плохой. Но ведь друзья всегда так говорят. Как бы то ни было, здесь было очень много картин. Некоторые были очень хороши. Я научился любить искусство во время пребывания в Италии и сам хотел когда-то побывать в этом доме, хотя фру Терборг сама по себе не представляла для меня никакого интереса.

Я слышал, как слуга, отворив дверь в соседнюю комнату, доложил: «Его превосходительство, господин губернатор граф ван Стинен». Мне пришлось немного подождать: моего визита, очевидно, не ждали.

Наконец дверь отворилась, и вошла донна Марион.

Она была так же прекрасна, как и прежде. Только лицо побледнело, и взгляд стал сосредоточенным. Полуденное солнце ярко светило в окно, но я стоял спиной к свету, моё лицо было в тени, да и изменился я сильно, хотя она почти не изменилась.

Она не узнала меня и встретила меня с официальным поклоном.

— Чем я обязана чести видеть у себя ваше превосходительство?

— Вы не узнали меня, донна Марион?

Услышав мой голос, она вздрогнула, схватилась рукой за грудь и зашаталась. Я бросился вперёд, чтобы поддержать её, но она в одно мгновение овладела собой и почти с силой оттолкнула мою руку.

— Извините, дон Хаим, — сказала она. — Я никак этого не ожидала. Имя, которое мне назвали, совершенно неизвестно мне. Вернувшись, я тщетно искала вас и даже думала, что вас уже нет в живых.

— А это огорчило бы вас, донна Марион?

Она глянула на меня с каким-то странным выражением — мягко и жёстко в одно и то же время — и сказала:

— Я вам обязана жизнью и не могла бы не горевать о вас. Потом она поглядела на меня и воскликнула:

— О, дон Хаим, да вы совсем поседели!

— Все седеют, когда наступает время. Это избавит меня от труда седеть, когда я состарюсь.

— Для вас это время настало слишком скоро, — сказала она с глубокой симпатией.

— Может быть. Судьба поступает с каждым из нас различно. Жаловаться не приходится.

— Вы правы. Судьба была к вам жестока, как, впрочем, и к другим. Но что же мы стоим?

И она показала мне на кресла.

Я понял, что она хочет подготовить меня, и сказал, когда мы сели:

— Расскажите мне всё, донна Марион, всё, что вам известно.

Она посмотрела на меня долгим взглядом, и мне показалось, что глаза её стали влажны.

— Мужайтесь, дон Хаим. Её уже нет на свете.

Я был готов к этому. Несмотря на это, меня вдруг охватила сильная скорбь об этой женщине, которую я так любил. Ничего не видя перед собой, я сидел и думал о ней, о начале нашего знакомства и о конце. Вдруг мягкая тёплая рука донны Марион нежно легла на мою.

— Мужайтесь, дон Хаим, — повторила она.

Она не знала, как я теперь стал холоден и спокоен. Так спокоен, что могу даже выслушать весть о смерти моей жены и не проронить ни слезинки, так холоден, что ничто не может отогреть меня, даже прикосновение нежной ручки донны Марион. Но в её голосе было что-то странное, а её прикосновение давало ощущение, которого мне никогда не приходилось испытывать.

— Благодарю вас, донна Марион, — отвечал я. — Это уже прошло. Теперь расскажите мне всё подробно.

— Она умерла, прося у вас прощения. Она поручила мне передать вам это, если мы когда-нибудь увидимся.

— Я уже давно простил её, хотя сделать это мне было нелегко. Но и она должна была простить меня за многое.

— Она это сделала, и сделала без всякого принуждения. Это я тоже могу сообщить вам.

От этого прощения моей жены словно какое-то тёплое дыхание коснулось меня.

— Благодарю вас, — повторил я. — Я жаждал услышать эти слова и почти отчаялся в этом. Но скажите мне, — продолжал я, помолчав, — каким образом вы оказались при ней и почему вы оставили меня в ту роковую ночь?

Она отвечала таким тоном, как будто бы это было самым простым, естественным делом:

— Я вернулась в Гертруденберг, чтобы спасти её. Она была моя двоюродная сестра и ваша жена. Мы так любили друг друга, и я сильно надеялась, что мне это удастся.

— Вы хотели принести себя в жертву для того, чтобы спасти её! — воскликнул я.

— А почему же и не так? — отвечала она просто. — Она была вашей женой. Вы спасли мою жизнь, и я хотела отплатить вам тем же и очень жалела, что это мне не удалось. Я роптала на Бога за то, что он не взял вместо неё меня. Я умерла бы с удовольствием, а ей нужно было жить.

С минуту я не мог промолвить ни слова. Как будто покрывало спало с моих глаз, и я увидел зрелище такое величественное, что был почти ослеплён его блеском. Опять тёплое дуновение пронеслось надо мной, словно южный ветерок над снегом.

— Почему вы так желали умереть, донна Марион? — воскликнул я.

— Этого я вам не могу сказать. Её голос вдруг зазвучал сурово.

— Не стоит слишком заботиться о жизни. Как вы сами только что сказали, судьба поступает с нами различно, и жаловаться нам не приходится.

Прежде чем я успел подыскать подходящий ответ, она продолжала: