Пятая труба; Тень власти

Впрочем, здесь многое делается не так, как в Испании, и мне приходится привыкать к этому. Прошлое похоронено в кровавых битвах и бездонной пропастью отделено от настоящего. И теперь я служу более высокому владыке — не королю и не папе, а принципу. Многие, впрочем, этого не замечают. Многое теперь стало лучше в жизни, хотя самые формы этой жизни сделались не так приятны. Эта перемена особенно мучительно подействовала на меня именно теперь, когда я только что перешёл сюда из соседней комнаты, где беседовал с донной Марион и где былое так ярко встало опять в памяти.

— Вы сегодня слишком серьёзны, — начала опять фру Терборг, обращаясь ко мне, — хотя я выбрала для вас самое лучшее место. Ваша собеседница справа способна согнать складки со лба у кого угодно, а о себе, некрасивой старухе, я уже и не говорю.

Место, о котором она говорила, было между ней и донной Марион.

— Я ценю своё положение молча, — возразил а. — Я только боюсь, что я его не заслуживаю.

Фру Терборг приняла мои слова за комплимент и стала жеманничать. Проповедник Иордане стал протестовать против того, что она назвала себя старухой. Барон ван Гульст вторил ему, хотя более слабо. Он, видимо, был заинтересован донной Марион.

Так как речь проповедника Иорданса, сыпавшего комплиментами нашей хозяйке, грозила затянуться до бесконечности, то я тихонько обратился к другой моей собеседнице, бессознательно заговорив с ней, как делал это и прежде, по-испански. У фру Терборг оказался, однако, тонкий слух. Не обращая внимания на ораторские упражнения проповедника, она сказала:

— Ваше сердце наполовину ещё принадлежит Испании, хотя вы сами теперь принадлежите нам.

Она продолжала улыбаться. Мне это не понравилось.

— В моей душе не так-то легко читать, сударыня, — надменно ответил я.

— Мы все заранее верим патриотическим чувствам графа ван Стинена, — вмешался барон ван Гульст с какой-то особенной улыбочкой. — Было бы очень плохо для Гуды, если б мы этому не верили. Кроме того, мы можем в этом случае положиться на вас, сударыня, — прибавил он, обращаясь к донне Марион. — Вы сумеете сделать его ещё более голландцем. А было бы трудно для кого угодно не поддаться вашему влиянию, если б вам угодно было пустить его в ход. Я, по крайней мере, не мог бы противостоять ему, если б даже оно вело меня по ложному пути.

— Ого! — вскричала фру Терборг. — Это просто объяснение в любви, Марион. Надеюсь, ваше превосходительство, не будете ревновать!

— Не имею на это никакого права, — возразил я, жалея в душе о старых временах, когда в Гертруденберге люди, подобные фру Терборг, не смели даже рта раскрыть в моём присутствии.

— Однако, Марион, ты ещё не поблагодарила барона за его признание, — продолжала она, не смущаясь.

— Никакого признания я не заметила, да и не желала бы удостоиться такой чести, — серьёзно ответила Марион.

Слова эти были сказаны вполне вежливо, но в манере, в которой они были произнесены, было что-то до того надменное, что я едва узнал её. Поистине герцог де ла Тремуйль не постыдился бы назвать её своей родственницей.

Барон, как человек неглупый, сразу заметил это.

— Увы! На это у меня не нашлось смелости! — воскликнул он с беззаботным видом. — Но его превосходительство вы не отказались бы привлечь на свою сторону? — обратился он к донне Марион.

— Вы преувеличиваете моё влияние, — тем же холодным тоном отвечала она. — Да, я думаю, в этом нет и надобности.

Проповедник Иордане, которому уже наскучило молчать, в первый раз в жизни, сам того не зная, оказал мне услугу.

— Обращение его превосходительства, — начал он наставительно, — было чудесным и благодатным делом Господа. И хотя вы прошли через горе и сокрушение, вы не должны забывать поблагодарить в ваших молитвах Того, Кто вовремя открыл вам глаза, как он открыл их Савлу, преследовавшему верных. Вы, конечно, должны понять это и просить Господа укрепить вас в новой вере.

— Я никогда не следую в таких случаях советам со стороны, — холодно ответил я. Как рассмеялся бы мой дядя-инквизитор, если бы мог слышать эти слова!..— Я молюсь так, как мне подсказывает мой дух, — продолжал я. — Моё правило, надеюсь, вполне согласно с евангелическим учением.

На это он ничего не мог ответить и смолк, как будто кусок селёдки вдруг застрял у него в горле. Он засуетился и наконец, оправившись, сказал:

— Я предложил этот совет смиренно, как и подобает служителю Всевышнего. Хотя вы сказали истину, и я не могу оспаривать её, но, поверьте, не всегда бывает хорошо пренебрегать советами проповедника, ибо мы также говорим по внушению духа. Вы не желали меня послушать, когда я проповедовал, что все католические священники должны быть изгнаны, и напоминал вам, что Господь наш не терпит соперников. Вы не хотели меня слушать и говорили, что нет никакой опасности от того, что некоторые из них останутся. А вот сегодня отец Вермюйден…

— Это совершенно безобидный старик, — прервал я оратора. — Дайте ему умереть мирно. Не думаю, чтобы Господь Бог гневался на проповеди отца Вермюйдена. Его молитвы также направляются к Небу, хотя с другими обрядами.