Пятая зима магнетизёра

Все это должно быть обследовано тщательным образом, — заявил я Мейснеру.

Потом поклонился ему и банщику Педерсену. И ушел.

Мейснер выскочил следом за мной и нагнал меня на мосту.

Он был в ярости и набросился на меня с неистовой бранью.

— Что вы имели в виду? — кричал он. — Какие у вас основания для подобных обвинений?

Тогда я поднес к его глазам кость. Он взял ее в руку и тщательно рассмотрел. Я внимательно следил за его лицом, пытаясь прочесть его мысли. Мне показалось, что он смутился, потом задумался. Я рассказал ему, где обнаружил кость.

— Это ничего не значит, — тихо сказал он. — Наверняка женщина сможет это объяснить. Я с ней поговорю.

Он вошел в дом и через пять минут вернулся. Он держался с прежней самоуверенностью. Он и в самом деле получил объяснения.

Я выслушал их со все возрастающим раздражением.

Мое участие в лечении мадам Кайзер закончено. Я уже составил о ней определенное мнение. Вопрос в том, что мне делать с моим знанием.

Все перестало быть прямым, простым, легким. В наш город явились обман и шарлатанство. Я оказался втянут в обман, и он, безусловно, вернул зрение моей дочери. Она в своей невинности к этому обману не причастна.

Мейснер собирается продолжать лечение мадам Кайзер. История ее болезни стала теперь широко известна, а через нее и сам Мейснер. Все об этом говорят, все обсуждают невероятную способность женщины заглядывать в свое нутро, измельчать внутри себя ребенка и исторгать его из себя.

Я уже больше месяца не хожу на публичные представления Мейснера. Говорят, что пациенты осаждают его приемную. Этой зимой по нашему городу пронеслась лихорадка, буря, накатил девятый вал — все околдованы, очарованы, охвачены религиозным экстазом.

А я стою на узком выступе скалы посреди разбушевавшейся стихии и знаю, что могу остановить ее. Но не знаю, вправе ли я. Ведь тогда я разрушу единственную надежду многих несчастных, лишу их единственной отрады.

Мейснер прислал мне письмо. Письмо с изложением того, что объяснила женщина. В письменном виде это выглядит еще менее убедительным.

Штайнер вот уже час сидит у меня в кабинете. Он уговаривал меня открыто все рассказать. Потом пришла моя дочь, села рядом, долго говорила со мной о Мейснере.

Меня приводят в смятение эти разноречивые голоса. Меня приводит в смятение этот шарлатан, который способен сотворить чудо и который в силах довести целый город до необыкновенного, неслыханного экстаза и самозабвения.

Штайнер уже виделся с моей дочерью. Придя в первый раз, он был очень бледен и неловко поздоровался с ней. Она дружески ему улыбнулась и весело заговорила о всякой всячине. Я заранее предупредил ее о том, что на лице у Штайнера несколько оспин.

Мало-помалу он расслабился.

Теперь они сидят внизу в гостиной. Мария снова играет. Он обещал послушать ее в течение часа, мне самому не удается слушать так придирчиво, как того хотелось бы моей дочери. Ей хотелось бы, чтобы я указывал ей на все погрешности, на все ошибки в технике и в темпе.

Я слишком устал, чтобы справиться с этой задачей.

Прошло уже десять часов с тех пор, как я расстался с Мейснером. А я все еще не знаю, что мне делать. Он собирается продолжать. Собирается по-прежнему лечить эту женщину. Собирается лечить других. При желании я могу устраниться, предоставив им использовать свою веру в него (пока эта вера не иссякла), а потом отшвырнуть Мейснера как выжатый лимон. Это наиболее легкий путь. Но я могу избрать другой.

Мне недостает бунтарского духа. Я не отличаюсь большим умом, а мои достоинства мало кому заметны. Слишком тяжелый груз лег на мои плечи.

Мое восхищение Мейснером еще не угасло.

11