Пятьдесят оттенков Дориана Грея

– Величайшее изобретение нашего времени, – сказал она. – Папиросы.

Экипаж замедлил ход.

– Наверное, приехали, – сказала она, ей хотелось поскорее выбраться на свежий воздух, а потом выпить стаканчик джина. Но нет – Эдгар вновь подхлестнул лошадь. – Еще нет, не приехали, – вздохнула она. Серьезность Дориана была заразительной.

Лошади коротко заржали и галопом пустились дальше.

Глава 5

Неделю спустя в половине первого Розмари Холл шла по Беркли-сквер к дому своего отца. Эдмунд Холл был жизнерадостным, немного грубоватым старым вдовцом, которого не принадлежащие к высшему обществу люди, не добившиеся от него никаких выгод для себя, называли эгоистом, а в свете считали щедрым хозяином, потому что он любил угощать тех, кто его развлекал. Дипломат в отставке, он занимался тем, что совершенствовал любимое искусство всех аристократов, то есть не занимался абсолютно ничем. У него было два дома в Лондоне, но он предпочитал жить в меблированных комнатах, а обедать в клубе. Он усвоил американские взгляды и считал, что Англия катится ко всем чертям. Его принципы уже поизносились, но за предрассудки он держался крепко.

Когда Розмари вошла в комнату, он сидел в грубой охотничьей куртке, курил трубку и ворчал над газетой.

– Розмари! – воскликнул он и встал, раскинув руки.

– Отец! – крикнула она и бросилась в его неловко распахнутые объятия.

– Что привело тебя ко мне так рано? Я думал, вы, артистические натуры, не встаете раньше двенадцати и не показываетесь из дома раньше двух.

Розмари засмеялась и крепко обняла его.

– Я просто зашла на минутку показать тебе кое-что. Потом я должна отправить это одному человеку и, наверное, никогда больше его не увижу! – сказала она.

Розмари высвободилась из его рук и выбежала в прихожую, где оставила картину. Она была очень возбуждена и понимала это: речь была бессвязной, взгляд блуждал с одного предмета на другой, она все время готова была разразиться слезами или хохотом. К тому же Розмари уже несколько дней не спала, с тех самых пор, как Дориан исчез вместе с Хелен. Уже неделю она не получала от них вестей. Даже омерзительный сон не помог ей забыться. Ее тело было истощено, она чувствовала себя как в лихорадке. Она молилась, мешая знакомые с детства молитвы с вновь приходившими ей на ум. Она мечтала освободиться от желания и вернуть чистоту незамутненного сознания. Она постоянно просила прощения за это желание. Но какая-то часть ее не жалела об этом. Часть ее лгала Господу. Ужасная мысль пронзала ее: неужели Дориан Грей стал ее Богом? Она уверяла себя, что это не так и что это просто истерика, ей необходимо просто успокоиться. Розмари пыталась принимать теплые ванны и однажды выпила травяного чая с настойкой опия, который дала ей Хелен. Чай привел ее в состояние тупого бездействия, нервозность прошла, мысли улетучились из головы, а сознание как будто заключили в большой пузырь. Но как только она начинала дремать, в ее память вонзался хохот Хелен и перед глазами вставал Дориан Грей, смотревший на ее подругу с таким интересом, так вдохновенно, что этот образ, как молния, сразу освещал до самой глубины бездну ее одиночества.

Каждую ночь в голове роились вопросы. Что произошло между ними после того, как они ушли? Что они делали в этот момент? Они все еще вместе? Он влюблен в Хелен? Она все время рассказывала о похождениях своего мужа, но Розмари знала, что она и сама далеко не безупречна. Неужели она использует Дориана и бросит его, как и всех остальных? Или она тоже влюбится в него?

Когда в комнату проникал рассвет и уже слышалось пение птиц, Розмари все еще находилась в состоянии мучительного бодрствования. Она старалась занять время рисованием, вернувшись к пейзажу, который начала до встречи с Дорианом. Но это оказалось ужасно скучным занятием, и от досады она вылила на картину полведра алой краски – краски цвета крови. Она пришла к неутешительному выводу, что единственная картина, которая была ей небезразлична, – это портрет Дориана Грея. Он был ее любовью, он был для нее всем. Теперь, когда Хелен забрала его у нее, не было смысла скрывать правду. Она послала портрет в багетную мастерскую, решив оправить в свою любимую серебряную раму – подарок ее отца. Розмари собиралась упаковать его, отправить к Дориану домой и покончить с портретом, а если это было бы возможно, то и с оригиналом, – навсегда.

Но сначала она хотела, чтобы отец увидел ее великолепную работу. Она хотела не расставаться со своей мечтой на мгновение дольше, и ей требовалось одобрение.

Когда она повернула портрет к отцу, его глаза широко раскрылись от изумления. Он был поражен.

– Розмари, дорогая! – воскликнул он. – Это великолепно!