Пятьдесят оттенков любви. Свадьба и развод по-русски

Несколько секунд она следила за его спринтом, затем снова возвратилась в прежнее положение и плотно смежила веки. Она хотела, чтобы даже солнце, орошающее своими знойными лучами практически все закоулки ее тела, не проникло бы в не менее жаркие, чем окружающее пространство, ее эротические грезы.

В городе Артур заглянул на базар и накупил фруктов. И теперь на ее столе он раскладывал фруктовую икебану. Она смотрела, как впивается он крепкими зубами в податливую, брызжущую красным соком, мягкую плоть арбуза, и думала о том моменте, когда он вот также плотоядно накинется на ее тело, погладит своим нежным язычком ее клитор и вонзится своим твердым как кремень членом в ее алчущее влагалище. Артур взглянул на нее, улыбнулся и отложил обглоданный до основания арбузный ломоть.

— Тебе понравился арбуз? — спросил он.

— Да, очень сладкий.

— А почему тогда съела всего один кусочек? — поделился он с ней своими наблюдениями.

— Мне хватит, он был большой.

— Значит, ты чего-то хочешь другого? Скажи чего?

Катя молчала, а ее щеки вдруг стали по цвету похожими на выстроившиеся в ряд на столе дольки арбуза, которые чем-то напоминали стоящие вдоль пирса корабли. Она понимала, что Артур прекрасно, как по книге с большим шрифтом, читает ее мысли и сейчас просто провоцирует ее. И не то, чтобы она испытывала, как это с ней случилось бы непременно раньше, жгучий стыд, но все же она не привыкла говорить откровенно об этой части своих желаний.

— Скажи, Катя, открыто, чего ты сейчас хочешь?

— Ты знаешь, — глухо сказала она, не смотря на него.

— А вдруг я ошибаюсь, сделаю что-то не то, — усмехнулся он. — Например, встану и уйду. Пока ты не скажешь от открытым текстом, чего желает твоя душенька, я буду есть фрукты. Их много, хватит надолго.

Несколько секунд он подождал реакции Кати, но так как ее не последовало, то взял с тарелки ожерелье винограда и, перебирая его словно четки, стал по ягодке переправлять это созданные природой украшения в рот. Катя наблюдала за ним, но продолжала молчать.

— Тебе легче просидеть так до вечера, чем выговорить всего одно слово, правда?

Катя едва заметно кивнула головой. Артур же глубоко и горестно вздохнул.

— Но неужели после того, как я тебя всю перепахал, тебе так сложно сказать: я горю, как факел, от желания потрахаться с тобой. И все. И через минуту уже будешь ласкать мой ненаглядный пенис. Ты же с моей ширинки глаз не сводишь. Ну, давай, говори. Не можешь сразу, давай по буквам. Начинаем. Хочу с тобой т…

— Артур, — взмолилась Катя, — неужели обязательно это произносить вслух?

— Обязательно, — неумолимо, как учитель преподающий урок плохому ученику, ответил Артур. — Пойми раз и навсегда — секс — это свобода. А если он не ведет к свободе, на кой черт им заниматься? Сейчас — ты раба, а должна стать госпожой. И когда ты ею станешь, то и во всем другом тоже будешь свободной. Так что, давай, я жду.

Катя затравленно посмотрела на Артура, как смотрит жертва на своего мучителя.

— Я хочу с тобой…

— Дальше.

— Я хочу с тобой тра…

— Ну!

— Я хочу с тобой трахаться! — наконец вытолкнула она из себя, словно пробку из бутылки, это проклятое застревающее, как кость в горле, слово.

— Вот видишь, все просто. Теперь повтори эти слова пять раз.

— Нет!

— Да! Иначе сказанное не будет считаться. Нужно закрепить достигнутое.

— Я хочу с тобой трахаться, я хочу с тобой трахаться, я хочу с тобой трахаться, я хочу с тобой трахаться! — Внезапно Катя остановила это словесный конвейер и перевела дух.

— Ты сказала четыре раза, я считал. Нельзя давать себе поблажку. Раз не досказала, говори еще пять раз.

Катя стала повторять прежний текст, и при каждом новом повторе это слово все спокойнее и легче слетало с ее уст. Закончив лексическое упражнение, она как-то странно посмотрела на Артура.

— Это все ужасно, — почти плача, проговорила она.

— Это замечательно, только не привычно. От тебя просто отходит грязь, а тебе кажется, что ты расстаешься с чем-то очень важным в себе. Но вскоре ты поймешь, что это была на самом деле всего лишь обыкновенная слякоть. Мы все по уши загрязнены. У нас все нечисто. Испражняться — нечисто, сморкаться — нечисто, плеваться — нечисто. Зато делать друг другу пакости, желать ближнему самое плохое — это вполне в порядке вещей. Этого мы не стесняемся.

— О чем ты говоришь, Артур?

— О том, что мы живем в перевернутом мире. Мы постоянно боимся испачкаться. А знаешь, почему? А потому что мы все в дерьме. Потому-то так и боимся грязи, что очень хорошо знаем, что это такое. А грязь все, к чему прикасается, превращает в грязь. Вы поди у себя дома вообще не говорите о сексе.

— Нет, — призналась она.

— У тебя же два мальчика, неужели ты ни разу не говорила с ними на эту тему?

— Ни разу.

— А ведь это нормальная чистая тема. Гораздо более чистая, чем перемалывание косточек вашему соседу или начальству. Знаешь, я бы на вашем месте как можно чаще расхаживал голыми по квартире.

— Всей семьей? — от изумления у Кати глаза приобрели форму обруча.