Отчаянно пытаюсь не разреветься. Мы движемся к Сороковой авеню, невидящими глазами я таращусь в окно, и постепенно до меня начинает доходить абсурдность того, что я сделала. Черт, я ушла от него. От единственного мужчины, которого любила. Единственного мужчины, бывшего моим любовником. Я всхлипываю, и дамбу прорывает. Слезы катятся по щекам, я лихорадочно пытаюсь вытереть их рукой, роясь в сумке в поисках солнечных очков. На светофоре Тейлор, не оборачиваясь, подает мне платок. Я благодарна ему за сдержанность.
— Спасибо, — бормочу я.
Это маленькое проявление сочувствия становится последней каплей. Я откидываюсь на спинку роскошного сиденья и даю волю слезам.
Квартира кажется чужой и неуютной. Я прожила здесь слишком мало, чтобы она стала домом. Я иду прямиком в спальню и вижу печальный сдутый шарик с вертолета. Чарли Танго выглядит ничуть не лучше меня. Я со злостью сдергиваю его с перильца и прижимаю к себе. Господи, что я наделала?
Не сняв обуви, падаю на кровать и вою от боли. Боль невыносима, физическая, душевная, метафизическая, она везде, она проникает в костный мозг. Это настоящая скорбь, и я сама навлекла ее на себя. Глубоко изнутри приходит гаденькая мысль, подсказанная внутренней богиней: боль от ударов ремнем ничто по сравнению с этой безмерной скорбью. Свернувшись калачиком, сжимая в руках шарик и носовой платок Тейлора, я предаюсь своему горю.