Пятьдесят оттенков темноты

Как я могу с ним спорить? В каком-то смысле это было бы самонадеянно. Я даже не уверена, что хочу спорить. В сумерках, уже совсем темных, с кружащимися у лампы мотыльками, я рассказываю ему о Вере только хорошее, тщательно редактируя воспоминания: о том, как она его любила, как преданно заботилась, о ее самоотверженной любви к Иден, о ее хозяйственности и чувстве долга. В моем описании Вера предстает идеальной женщиной, благородной и смелой. Исчезают злословие, снобизм, предрассудки, мелочность, равнодушие. Я не упоминаю о таких правилах, как еда левой рукой, а питье правой. Ничего не говорю о ее страхе перед Фрэнсисом и неприязни к нему. Возможно, достоинства Веры перевешивают ее недостатки, и когда я сказала Джейми, что она не так грешна перед другими, как другие перед ней,[80] то была недалеко от истины.

— Я рад, что Стюарт отказался от своей затеи, — говорит Джейми. — Книгу, конечно, следовало писать иначе, или, по крайней мере, он не должен был посвящать последнюю главу аргументам за и против того, чего в реальности не существует. Возможно, я когда-нибудь сам напишу о матери. Вы мне поможете, если я решусь?

— Нет, Джейми, — отвечаю я. — Не думаю.

Большая золотистая луна поднимается над темными деревьями парка Орчелари. Я говорю Джейми, что мне пора, и мы немного спорим — он настаивает, что проводит меня до стоянки такси на Санта Мария Новелла. Я настроена вернуться пешком к Виа Кавур. Мы целуемся на прощанье. И у меня такое чувство, что ко мне прижимается бурый медведь. Но иллюзия быстро рассеивается — Джейми поспешно отступает, чтобы стряхнуть невидимую кровь с плеча. В конечном итоге он провожает меня до улицы. Дальше уже светло и многолюдно; толпы народу заполняют Пьяцца делла Стационе, и мне удается убедить Джейми, что теперь я в безопасности. Его отвлекает меню у ресторана «Отелло». Оглядываясь, я вижу, что он все еще изучает меню — внимательно, забыв о тревогах и о прошлом.

Мой муж сказал, что выйдет мне навстречу; я вижу его, поворачивающего с Виа Национале. После стольких лет, проведенных вместе, при встрече с ним у меня все равно замирает сердце, и это приятное чувство. Муж провел вечер с каким-то бизнесменом, живущим во Флоренции англичанином, который собирается подать в суд на газету, обвинив ее в клевете. Луи специализируется на судебных тяжбах, или, как он сам выражается, на том, чтобы убедить людей отказаться от судебных тяжб. Именно к нему я обратилась, чтобы развестись с Эндрю, выбрав сына Джози просто потому, что он был единственным адвокатом, которого я знала. Я хотела избавиться от одной ловушки, но тут же попала в другую, хотя на этот раз с убежденностью в будущем счастье — и не ошиблась. Из огня да в полымя. Как мне повезло, что это пламя по-прежнему ярко горит!

Я беру его под руку. Рассказываю о Джейми, передаю его слова.

— А ты что думаешь? — спрашиваю я его.

— Кто настоящая мать Джейми? Несомненно, Эдит Пирмейн.

— Долгие годы я не верила, а потом долгие годы считала, что так и есть.

— Дело в том, — говорит Луи, когда мы подходим к отелю, — что данный факт не играл существенной роли в суде над Верой. Я бы сказал, обе стороны поступили мудро, не поднимая этого вопроса. Так было справедливее.

— Как ты можешь!

— Вспомни дело Эдит Томпсон в двадцатых годах. Она явно невиновна в убийстве мужа. Его зарезал Байуотерс, причем без подстрекательства с ее стороны. Но Байуотерс был ее любовником, а она была замужней женщиной, и именно это стоило ей жизни. Вспомни случай Рут Эллис, через несколько лет после Веры Хильярд. Атмосфера нисколько не изменилась. Говорят, Рут Эллис повесили не потому, что она застрелила любовника, а потому, что она имела любовника. Если бы защита настаивала, что Джейми сын Веры — а не позволила предположить, что его мать Эдит, — пришлось бы признать, что он не сын Джеральда Хильярда. Теперь ты понимаешь?

— Результат все равно тот же.

— Нет. Повешение — самое страшное из наказаний. Попробовать стоило, шанс был. — Луи смотрит на меня, вскинув одну бровь. — Он сын Эдит… Иден… правда?

— Не знаю. И теперь уже никто никогда не узнает.

Я не знаю. Именно в этом суть загадки, которая привела в отчаяние Дэниела Стюарта и заставила его отступить.

Вероятнее всего, матерью Джейми действительно была Иден, но что делать с многочисленными фактами, свидетельствующими против этой версии? Несомненно, Иден забеременела летом 1943 года, и первым человеком, к кому она обратилась со своей бедой, был Фрэнсис. Они всегда дружили, делились друг с другом всем тайным и сокровенным. Но если Фрэнсис порекомендовал ей врача, дал денег, или часть денег, на аборт, почему она не избавилась от ребенка? Испугалась или ее отговорила Вера? По словам Стюарта, было проведено вскрытие тела Иден, но не с целью выяснить, была ли она когда-нибудь беременна, то есть выносила и родила ребенка.