Пятиозерье

Тогда же — за тысячи миль и сотни лет от Нерожденных — где-то совсем в другом месте и времени белоголовый мальчик сидит в темноте на покрывале кровати, скрестив под собой ноги — поза для непривычного человека на редкость неудобная, но он за последний час не шевельнулся, даже ни разу не моргнул. Кажется, что он или о чём-то размышляет, или вспоминает что-то, неподвижно глядя на ровную и гладкую стену палаты, освещённую мертвенно-бледным светом уличного фонаря. Но это лишь кажется.

Часть третья ИГРА: ОХОТА ЗА ЗНАМЕНЕМ (Нити рвутся )

Глава 1

Ночь. Астраханцева

Колокол был огромен.

Сверкал ярко начищенными бронзовыми боками и висел в пустоте без видимой опоры. Медленно раскачивался, сотрясая всё вокруг гулким боем.

Голова находилась в резонансе с ним: каждый удар отзывался не только болезненным звоном в ушах — казалось, язык бронзового чудовища бьёт по черепу, и от мерных «бом-м-м! — бом-м-м!!! — бом-м-м!!!» волны тупой боли прокатывались по телу, постепенно затихая… Но не успевали затихнуть окончательно — на голову обрушивался новый удар, и всё повторялось…

Боль сковала Астраханцеву, спеленала надёжно, как смирительной рубашкой, — она не могла открыть глаза, пошевелить рукой или ногой, повернуть голову… Даже не пыталась, твёрдо зная, что при любой попытке череп раскрошится, треснет яичной скорлупой от очередного столкновения с полированной бронзой.

Понимание того, где она и что с ней происходит, приходило к Ленке медленно, с трудом прорываясь сквозь не умолкающий звон.

Когда пришло — она закричала.

…Она закричала, но дикий, истошный вопль не разбудил спящий лагерь. Крик умер внутри, рот был надёжно запечатан, наружу вырвалось мычание.

Тут же откликнулся голос — негромкий и уверенный.

— Оклемалась? Кто бы сомневался… Сволочи вроде тебя не умирают так просто.

Она узнала говорившего сразу, хотя не слышала много лет. Холодные слова удивительным образом попадали в такт колоколу, терзая новой болью измученный мозг.

— Тебе, наверное, сказали, что я умер? — поинтересовался голос равнодушно. — Да нет, не сказали… с чего бы тебе тогда брать девичью фамилию матери и метаться по городу с этими обменами… И жить не там, где прописана. И работать без трудовой книжки… У тебя всё удачно получилось… могло получиться. Подвела твоя страсть к публике… Когда прячешься, лучше не лезть к телекамерам. Ты не представляешь, как это здорово: телевизор работает без звука, идут совершенно неинтересные областные новости, и тут во весь экран — ТЫ! Как мне тебя не хватало…

Астраханцева рывком разлепила веки.

Вокруг была ночь, полная звёзд. Колокол не замолк — но отодвинулся. Шелестела хвоя, остро пахло смолой. Руки, ноги, шею давили вполне материальные верёвки. Или ремни. Или что-то ещё. Во рту кляп, тоже чем-то надёжно прихваченный — ни выплюнуть, ни вытолкнуть.

Голос шёл слева — она с трудом вывернула голову туда. Чёрный силуэт на фоне звёзд. Человек в чёрном сидел в непринуждённой позе. Сидел на толстенном суку старой огромной сосны. Астраханцева висела, раскинув прикрученные к сучьям руки.

Она была распята.

— Ты знала, что я однажды приду. Знала и не хотела… Зря, могла бы спать спокойно. Меня убили под Гульрипши… Сожгли в бэтээре — весьма неприятная смерть, знаешь ли. И похоронили в братской могиле. А вот теперь я пришёл за тобой… Вы свободны, девушка? Потанцуем?

Ленке ни на секунду не пришло в голову, что она сошла с ума, сбрендила, спятила и мирно лежит на кровати, в своей комнате. Что вокруг — наркотическое видение.

Всё — явь, она знала точно.

Свихнулся человек в чёрном, она всегда подозревала, что он кончит именно этим, и он спятил, и втащил её в свой сумасшедший мир…

…Может, человек и вправду спятил, но сейчас говорил чистую правду — девять лет он числился среди мёртвых. Парня, найденного с его документами, действительно похоронили на безвестном солдатском кладбище у города Гудауты. А он, раненый и обгорелый, попал в лагерь военнопленных. В Зугдиди. Там был ад. «Рассказать, — подумал он, — ей про Зугдиди? Не стоит, я устрою ей свой ад, маленькую преисподнюю… Персональную».

— Ну что, поговорим? Что-что? Понятно, трудно беседовать с кляпом во рту… Но ты как-нибудь уж попробуй. Раньше ведь у нас получались такие беседы… Правда, рот затыкала ты. Затыкала мне и разливалась соловьём. И ничего и никого, кроме себя, не слышала…

Она мычала — яростно. Она дёргала всем, чем могла хоть чуть шевельнуть. Если бы взгляды убивали — человек в чёрном рухнул бы с сосны подстреленной птицей.