Пятнадцать ножевых (СИ)

— Дайте пройти! — рявкнул я спинам «зрителей». Народ, увидев нас, расступился. На полу головой к двери лежала худенькая костлявая девушка в джинсах и белой футболке. Ей делал искусственное дыхание лысый мужчина в очках. Рядом нажимал на грудь молодой парень в строгом черном костюме. Усердно качает, с похрустыванием. На самом деле то, что при реанимации ребра обязательно ломаются — миф, который распространяют известно кто.

Томилина встала на колени у девушки, приложила к груди головку фонендоскопа. Я открыл ампулу с адреналином. Начал набирать его в шприц. И тут мне в глаза бросилась левая рука пациентки. О, Хьюстон, у нас проблемка. Вен на горизонте не намечается. Такие «дороги» сейчас редкость, по крайней мере, у нас в стране. А уж в «Метрополе»... Куда ей колоть? При реанимации все средства хороши. Под язык — самое оно, до сердца долетит быстрее чем от руки. Можно и прямо в сердце, но это укол последней надежды.

— Кардиограф! — крикнул я Томилиной и даже подтолкнул ей прибор ногой.

Пока она разматывала провода, я оттеснил в сторону пожилого, открыл рот пошире, уколол адреналин под язык. Да уж, работал очкарик на любителя. Язык почти запал, дышал реаниматор куда угодно, только не в легкие. Что-то попадало, но так, крохи. Сейчас бы заинтубировать и посадить этого же кренделя с мешком Амбу дышать и тем самым освободить пару рук. Но фиг вам, реанимационный набор на линейной бригаде — ненаучная фантастика. Хорошо хоть какое-то подобие «амбушки» есть, и то хлеб. Так что ждем приезда спецбригады, они нас аккуратно оттеснят в сторону и продолжат работу профессионально, поглядывая сверху, а жалкие любители в нашем лице отправятся на станцию, где нам самое место.

Говорят, Питер Сафар, придумавший свой знаменитый тройной прием, под конец жизни первую часть манипуляции не поддерживал, опасаясь травмировать шейный отдел позвоночника. Но пока страховые компании не купили доктора, сделаем все по науке. Запрокидываю голову, открываю рот, выдвигаю нижнюю челюсть вперед. Вот теперь можно и работать. Быстренько салфеткой почистим полость рта, масочку на рот — и погнали. Так, пульса на сонной нет, сама не дышит. На шее красивущая странгуляционная борозда. Я оттянул веко. Зрачки узкие, мозги еще не сдохли.

— Счет? — спросил я у парня, который качал сердце. Хорошо, кстати, на прямых руках, верной дорогой идете, товарищи.

— Что? — повернул он голову ко мне.

— Считай вслух! — рявкнул я

— ...Тринадцать, четырнадцать...

— Где родственники? — я повернулся к стоящему рядом с нами молодому парню, одновременно нажимая на мешок

— Вот, дед ее, мистер Арманд Хаммер. Американец.

Лысый достал платок, вытер вспотевший лоб. Бледный он — краше в гроб кладут. Как бы он сам тут кони не двинул. Сразу два трупа будет. Иностранцев. Да мы до подстанции не доедем — нас на Лубянку сразу завернут.

— Кэн ю? — спросил я у старика, показывая на «амбушку», и он кивнул. Почему не охраннику? Надо вовлечь деда, меньше вопросов потом задавать будет.

Помог развернуть кардиограф Томилиной. Посмотрим, на каком мы свете. Ого, да девка везучая! Синусовый ритм. Редковатый, но есть. Так, что дальше?

И тут, после очередного «пятнадцать» от парня, дед ахнул — повесившаяся вдохнула самостоятельно. Красотка! Люблю тебя, сраная наркоманка! Я всех люблю, кто делает так, чтобы мне поменьше работать.

— Конгрэтс, — сказал я деду. — Шиз элайв, — и на всякий случай потряс кусочком кардиограммы.

Тут в коридоре зашумели, судя по всему, спецы приехали. К нам запустили одного врача без ничего, типа на разведку. Томилина подорвалась, быстро всё рассказала, показала. Короче, пост сдан — пост принят. Приезжий доктор важно кивал, дескать, ладно, не обосрались, всё правильно, по инструкции. Ну а мы не гордые. Пусть кремлевские врачи с кучей оборудования везут реанимированную бабу в больницу, которая положена ей по рангу, а мы тут потихонечку соберемся, да поедем.

Запустили фельдшеров, они в удивлении уставились на вены. Надо ставить капельницы, а куда?

— Под ключицу цельтесь, — посоветовал я цэкабэшным. — Там зайдет.

Позыркали на меня, послушались. А почему и не послушать, если это — врачебная манипуляция?

Сижу, собираю сумку, никого не трогаю. Слышу, подошел кто-то. Смотрю, дед этот лысый, в очках, которого я «дышать» просил.

Короче, мне был преподан урок правильного изложения огромной благодарности на английском. Понял я не всё, но мужик, похоже, искренне радовался. Вытирал платком слезы.

Я, понятное дело, встал, произнес «Донт мэншин ыт, ытс ауэ вок». Короче, порасшаркивались.

Потом очкарик пошел к Томилиной, даже приобнял ее. Засмущалась.Покраснела. И даже на меня глазками стрельнула. Смотри! Американец обжимается.