Пятнадцать жизней Гарри Огаста

Ответ мог быть тоже только один: я мнемоник – как и Винсент. Но тогда неизбежно возникал еще один вопрос: известно ли Винсенту об этой моей особенности? Исчезновение целых отделений клуба «Хронос» ясно говорило о том, как много он знал и как далеко готов был зайти в своих амбициях. Но что ему было известно обо мне? Он имел приблизительное представление о моем возрасте и о том, где именно в чисто географическом смысле я появился на свет. Однако он не мог быть уверен в подлинности моих имени и фамилии и не мог наверняка знать, что мне удалось сохранить память. Последнее обстоятельство давало мне большое преимущество – до того момента, пока я не обнаружу себя. Однако если бы Винсенту стало известно, что я пытаюсь раскопать сведения, касающиеся клуба «Хронос», он наверняка понял бы, что процедура Забвения не оказала на меня никакого воздействия. Сохраняя же инкогнито, я представлял для Винсента серьезную опасность.

Постоянно помня об этом, я нигде не задерживался больше нескольких дней, постоянно менял одежду, голос, даже язык, на котором говорил, и так часто перекрашивал волосы, что они вскоре стали ломкими и жесткими, словно мочалка. Я так поднаторел в изготовлении поддельных документов, что как-то мне предложили заняться этим ремеслом в интересах банды преступников, действовавших в основном во Франкфурте. Я старался не оставлять никаких следов – даже записок не писал, все держал в голове. Зарабатывал азартными играми, но ровно столько, сколько нужно для довольно скромной жизни – и не более. Не заводил близких друзей. За все время поисков я, кажется, никому не сказал о себе ни слова правды. Я собирался стать карающим мечом для Винсента Ранкиса и делал все для того, чтобы он не узнал о моих намерениях раньше времени.

Поиски заняли у меня три месяца. Руководители клуба «Хронос» явно осторожничали и тоже старались уничтожать все следы. Однако как-то раз я наткнулся на завещание некоего Теодора Химмеля, в котором он просил захоронить в изножье своей могилы какую-то металлическую коробку. Речь шла всего лишь о нескольких строках документа, составленного по воле человека, который умер более тридцати лет назад, но его мне оказалось достаточно. Ночью я пробрался на кладбище и при свете факела принялся раскапывать могилу Теодора Химмеля. Наконец лезвие лопаты звякнуло о металл.

Еще несколько минут – и в моих руках в самом деле оказался металлический ящичек. Крышка его была запаяна, так что мне потребовалось три часа, чтобы вскрыть ее при помощи ножовки.

В ящичке я обнаружил камень с выбитым на нем на трех языках текстом. Вот он: