Пятнистая смерть

В Бабире бесчинствовал в ту пору, как Навуходоносор встарь, Набунаид, богопротивный царь, отец и соправитель Баалтасара. Подобно разбойнику, грабил он подданных, обирал догола простых и знатных, облагал тяжелой податью торговцев и священнослужителей. И народ Бабиры призвал меня, Куруша царя, как защитника угнетенных.

Забота о дворцах, рынках и храмах Бабиры вошла в мое сердце. И вавилоняне добились исполнения желаний - я снял с них бесчестную тягость. Мардук, небесный властитель, благословил меня, чтущего его, и Камбуджи [царь Камбиз, правивший после Кира с 529 по 521 год до нашей эры], сына моего, и войско наше, когда мы искренне и радостно величали высокого кумира Божьих врат [Баб-Или (персидское - Бабира, греческое - Вавилон), значит "Ворота бога"].

И победно я двинулся далее на солнечный закат, возродил их праха священный Эру-Шалем, Город счастья, что царями Бабиры был разрушен, возвратил мужей и жен иудейских из халдейского плена домой, вновь отстроил у моря стены городов финикийских.

Всюду, где ступала моя стопа, водворял я силою персидского оружия довольство, спокойствие, дружбу. От зубчатых скал Памира до Кипра, окруженного со всех сторон водою, народы восхваляют меня, как отца любящего, государя справедливого.

Не ради выгод, богатств, яств и сладостей - преходящих земных радостей - совершил я, перс Куруш, великие деяния, а единственно с целью оказать человечеству благо, прославить Парсу, мою отчизну, и Ахурамазду, мудрейшего из божеств, и заслужить его милость, когда чреватый смертью Анхромана повелит мне оставить сей бренный мир.

И дабы люди грядущих поколений, узнав о делах моих добрых, им подивились, приказал я высечь на лбу крутой горы эту надпись..."

- Шею тебе сверну, поганый дах! - Михр-Бидад вскинул палку над головой. Трах!.. Удар пришелся по левой руке Гадата. Дах ахнул, застонал, схватился за плечо, перегнулся от боли.

Он сутулился, брошенный на колени. Позади застыли с лицами, каменно-спокойными, как у скифских идолов, его товарищи - заложники из полуоседлых южно-туранских племен, покоренных Парсой.

Юношей еще осенью согнали из окрестных становищ в город, заставили рубить хворост на топливо, чистить конюшни, месить глину, чинить станы, носить воду в крепость. Сегодня после полуденной еды они как всегда улеглись на циновках в углу двора, чтобы вздремнуть немного, погреться на солнце, потолковать о своих горестях.

Весна. В предгорьях пашут землю. Отсеются, переждут, соберут скороспелый и скудный урожай ячменя и уйдут на все лето со стадами в степь. Эх! Одни - на вольном ветру, что пахнет юной полынью... Другие, точно рабы, вынуждены томиться меж глинобитных оград, выскабливать грязь из-под спесивых "освободителей от мадского ига". Убежать бы, но отсюда не убежишь - стерегут зорко.

...В чем же провинился Гадат?

Когда молодой перс Михр-Бидад проходил по двору, столь же молодой дах Гадат не успел достаточно быстро вскочить с корточек и не сумел отвесить достаточно низкий поклон.

- Я, Михр-Бидад, перс, сын перса, арий! - распинался Михр-Бидад. - А ты кто? Слуга мой!

Михр-Бидад от природы был тощ, долговяз и жилист. Служба в отряде щитоносцев согнула ему спину - чтобы как следует прикрыться щитом, воинам этого рода войск приходится постоянно горбиться, что исподволь перерастает в неисправимую привычку. Так и говорят - сутул, как щитоносец. Нос Михр-Бидада походил на крюк. Перс, сын перса, напоминал сарыча.

Потрясая дубинкой и взмахивая, будто крыльями, широченными рукавами хитона арий свирепо кружился над добычей, и Гадат - плотно сбитый, как буйвол, детина - все ниже опускал черноволосую голову.

- Ты когда-нибудь научишься почитать хозяина? - грозно вопросил Михр-Бидад.

Гадат, закрыв глаза и сцепив зубы, качнул головой вперед.

- Не будешь впредь держаться передо мною точно старый тупой бык?

Гадат, открыв глаза и оскалив зубы, замотал головой из стороны в сторону.

- Не будешь?

- Нет!

- Не будешь?

- Нет!!

- Не будешь?

- Нет!!!

- То-то же! - Перс сунул палку под мышку, слегка пнул даха в нос, скучающе зевнул и отвернулся.

...С грохотом распахнулись ворота. Во двор влетел на взмыленном коне обливающийся потом всадник. Конь, всхрапывая, закружился, словно укушенный черным пауком, на гладкой, как поднос, глинистой площадке.

Усталый всадник неловко спрыгнул, упал, живо поднялся и побежал, прихрамывая, через двор.

- Волки за ним гнались, что-ли? - удивился Михр-Бидад. - Вон как запарился. Наверное, - он повернулся к дахам и нахмурился, - опять ваши родичи взбунтовались. Берегитесь! С первых снимем черепа. Затем и согнали вас сюда, чтоб остальные смирно сидели в своих вонючих шатрах. Ты! Как тебя - Гадат? - хватит бездельничать. Встань, поводи лошадь. Дым валит от нее, не видишь?..

- Михр-Бидад! Хоу, Михр-Бидад! - послышался строгий голос из раскрытых дверей невысокого глинобитного дома, где жил Раносбат, начальник персидских войск, размещенных в Ниссайе [Ниссайя - древний парфянский город; развалины сохранились до наших дней в районе современного Ашхабада].

- Ха! - отозвался Михр-Бидад.

- К Раносбату.

Михр-Бидад встрепенулся:

- Бегу!