Пятнистая смерть

И все-таки я ношу пурпурный плащ, а вам запрещено к нему прикасаться.

И все-таки я иду, куда хочу, а вам запрещено входить ко мне без доклада.

И все-таки я говорю, когда хочу, а вы сидите, томитесь, терпеливо смотрите мне в глаза и не можете раскрыть рта, пока я не раскрою свой. И не смеете при мне ни чихнуть, ни кашлянуть, ни плюнуть.

Я — царь.

Во дворе показался мальчишка в узорчатых шароварах — длинный, худой, вертлявый. Должно быть, младший сын или племянник Виштаспы. Он тащил под мышкой медный таз, моток тонкой веревки и короткую палку.

— Итак, они избрали женщину? — лениво спросил Куруш, наблюдая за мальчишкой.

— Да! — с готовностью кивнул Гау-Барува.

Царь снова усмехнулся, но теперь уже холодно, жестковато:

— Говорят, Томруз хороша. Не лгут?

— Хороша, — подтвердил Гау-Барува. — Я беседовал с греком, что приехал из Милета. Он видел Томруз на совете, очень понравилась. А греки разбираются в женской красоте. Вон каких пригожих богинь вытесывают из мрамора.

Мальчишка привязал один конец бечевки к палке. Подпер палкой косо поставленный таз, насыпал на землю пшеницы, взял бечевку за другой конец, отошел подальше и спрятался под кустом шиповника.

В глазах царя зажглась искра угрюмого веселья.

— Ага! Хм… — Куруш с той же недоброй усмешкой пригладил красную, свежевыкрашенную хной курчавую бороду. Цвет хны напоминал сукровицу. Казалось, она широкой полосой текла у царя изо рта. — Я, видно, голову потеряю из-за этой Томруз! Ночей не сплю. Не жениться ли мне, Гау-Барува, на сакской царице?

Виштаспа, Утана и Крез переглянулись. Гау-Барува понимающе улыбнулся.

— Почему бы нет? — сказал с расстановкой, врастяжку, рыжий придворный. — Женщина в соку, пригожа. Ей нужен муж. К тому ж у Томруз… э-э… такое…

Он приостановился. Стоит ли раскрывать тайный замысел до конца? Тут чужие.

— Приданое, — подсказал Куруш советнику.

— Приданое! — воодушевленно подхватил Гау-Барува. — Такое богатое приданое. Я женился бы. А ты, Утана?

— Я? — Утана почесал бровь, густую, как у иного молодца ус. — Хватит с меня имеющихся жен. А захочу новую — разве нет на свете другой женщины, кроме сорокалетней неумытой сакской бабы? У нас, в Парсе, красивых невест хоть отбавляй.

Царь нахмурился. Проклятый купец. Женить бы тебя на плахе.

Он представил себе Иштувегу, деда по матери, которого, победив, заточил на время в темницу, затем отослал на восток и приказал его там тайно убить.

С ехидных губ престарелого мада срывался злорадный смех.

«Что, внук? — мстительно шептал Иштувегу. — Не силой персидского оружия сразил ты меня, а с помощью самих же мадов, богатых старейшин, не желавших терпеть над собой мою единодержавную власть. Не так ли? А теперь и ты, стремящийся упорно, как голодный мул — к стойлу, к той же единодержавной власти, столкнулся со скрытым, но мощным, словно донное течение, противодействием персидской родовой верхушки.

Погоди, однажды темной ночью ловкач Утана и его друзья свяжут и выдадут внука какому-нибудь удачливому пройдохе, как мады выдали внуку деда».

«Прежде чем он свяжет меня, я его зарежу», — возразил мысленно Куруш предку.

«Не зарежешь! Зарежешь одного из вождей десяти персидских племен оставшиеся девять убьют тебя. Они не глупы. Поймут: кто уничтожил одного из их своры, может истребить всех. Так-то, дорогой и любимый внук! Терпи, хочешь не хочешь».

«Я не спущу с Утаны глаз, буду держать его при себе с помощью всяких уловок. Знай, мой добрый дед — я приручу строптивого Утану».

Верный Гау-Барува чутко, как пес — настроение хозяина, уловил недовольство царя Утаной и напустился на добродушного торговца:

— Ты умен, Утана, однако себялюбив, как женщина! Судьба Парсы нисколько тебя не заботит. Лишь бы Утане благоденствовать, а государство хоть развались. Неумытая, говоришь? Сорокалетняя, говоришь? Баба, говоришь?.. Пусть ей будет сто лет! Пусть мажется вместо белил и румян черной грязью! «Какое нам дело до прачек Рея, чисто они стирают или нечисто?» Разве речь о самой Томруз?

К ловушке, которую устроил мальчишка, подлетела синица. Мокроносый птицелов замер, широко раскрыв рот. Синица, поскакивая боком, с опаской приближалась к зерну.

Царь вытянул шею.

— Не о Томруз речь, — продолжал Гау-Барува. — Нужно обезопасить восточный рубеж, замирить этих разбойных, вечно голодных саков, дружбу с ними наладить, чтоб не ударили в спину. Понятно?

Дзанг!.. Юный охотник дернул за веревку. Палка выскочила из-под таза, таз со звоном упал на землю и прихлопнул синицу. Мальчишка испустил визг ликования и бросился к ловушке.

Царь откинулся назад, облегченно перевел дух и скупо улыбнулся. Попалась.

— А-а, — наивно протянул Утана. — Вот оно что. Ну, хорошо. Пусть государь женится. Только, — Утана обвел присутствующих глуповатым взглядом и, незаметно для других, подмигнул сонному Крезу, — согласится ли Томруз выйти замуж за чужого царя? Не получилось бы, как в пословице: «В доме невесты еще ничего не слышно, а у жениха уже музыка и танцы».