Пятнистая смерть

В юности Куруш отличался веселым и смешливым нравом. По мере того, как он взрослел и старел, губы потомка Гахамана все реже раздвигались в улыбке и все чаще кривились от злобы.

Казалось, груды золота, серебра и драгоценных камней, поднимавшиеся в царских подвалах от похода к походу все выше, притягивали и поглощали живой блеск царских глаз, отдавая им взамен свой ледяной холод.

И все же, не в пример буйному Камбуджи — сыну и наследнику, царь старался всегда держать гнев на привязи, как держат на цепи охотничьего гепарда — крупную пятнистую кошку с длинными собачьими лапами, что настигает добычу, в отличие от леопарда, тигра и прочих собратьев кошачьей породы, не прыжком из засады, а стремительным гоном.

Поэтому и удивил всех присутствующих — удивил и напугал — сдавленный вопль из уст повелителя:

— Осли-и-ица!

Гепард оборвал цепь и с рыком вырвался на волю.

Дыша отрывисто и хрипло, запыхавшись, как после рукопашной, царь остановился посередине лужайки, заложил руки с ножом и точилом за спину, устало сгорбился. Выгибая шею, точно гриф, он медленно обвел приближенных неподвижными, как у ночной птицы при свете солнца, странно пустыми зрачками.

«Он безумен», — подумал Утана, чувствуя холод в мозгу.

— Глуха у доброму слову? — Куруш с яростью пнул дикую ослицу в живот. Самка онагра тяжело забилась. — Так покорится силе! Не хочет быть моей женой? Так выйдет замуж за мое копье!

Он вновь пнул ослицу в тугой живот.

— Не пройдет и десяти дней, как я двину войска к Аранхе. Я разделаюсь с этими бродячими саками-собаками покруче, чем Навуходоносор расправился с иудеями.

Царь опять ударил ослицу по животу.

— Не слезы — кровь брызнет у них из глаз! Пусть попробуют на своих немытых шеях остроту персидских мечей.

Рыжий царедворец, что сидел до сиз пор безмолвно у тенистой чинары, встряхнулся, оживился, как филин, услыхавший с наступлением темноты клич собрата, зовущего на охоту. Война? Хорошо.

Но Куруш тут же обрушился на Гау-Баруву:

— Ты! Ты виноват в неудаче! Допустил промах с этим дурацким войлоком, со всей этой глупой затеей! Стоило терять время на глупое сватовство. Надо было сразу идти в поход — и Томруз давно уже чистила бы на заднем дворе моего дворца грязную посуду.

— А повод? — угрюмо возразил Гау-Барува. — Неловко так просто, без причины, лезть в драку. Зашумят разные мады и сфарды, всякие парфяне и армяне на весь мир: Кир насильник, захватчик Кир!.. Иди, утихомирь их потом. И так сколько сил уходит на возню со смутьянами.

— Ага. Хм. Это — истина, — пробормотал Куруш, успокаиваясь. — Ты прав, как всегда, брат Гау-Барува. Повод нужен.

«Разбойник грабит без длинных разговоров, — устало подумал Утана. Нападет на караван — отдай, и никаких. А этот, — купец исподлобья глянул на царя, — тот же разбойник, только крупный, но ему, видишь ты, повод какой-то нужен для грабежа. — И он пришел к неожиданному для себя выводу: — Значит, большой силой обладает вера людей в справедливость, если даже могущественному Курушу приходится, скрепя сердце, подлаживаться к ней. Но где она, справедливость? У нас ее нет. Если справедливость и впрямь существует где-то, то ее… надо искать у саков аранхских».

Пораженный собственной догадкой, Утана впал в глубокую задумчивость.

— Да, да! Для войны нужен повод, — повторил Куруш с нахрапистой уверенностью, точно не советник подсказал ему сейчас, а сам он родил эту важную мысль. — И повод нашелся! Пусть гонцы разнесут по всему государству весть, что царица саков, свирепая Томруз, не захотела, вопреки… вопреки… и надо ей глотку…

— Вопреки желанию своего народа, — шепнул Гау-Барува.

— Не захотела, вопреки желанию своего народа, — мрачно подхватил Куруш, — заключить с нами… заключить с нами… и надо ей глотку…

— Дружественный союз, — подсказал Гау-Барува.

— Заключить с нами дружественный союз, и надо ей голову…

— И смертельно оскорбила царя царей, дерзко посмеявшись над его добрыми намерениями, — подбросил новую мысль Гау-Барува.

— Да! Посмеявшись над… и надо ей гло…

— По этой причине строптивую Томруз следует строго наказать! — размеренно отчеканил Гау-Барува.

Царь, вскинув руки, назидательно взмахивал ножом при каждом слове советника.

— Вот именно! — жестко усмехнулся Куруш и одобрительно кивнул Гау-Баруве. Они хорошо понимали друг друга. — Наказать! Ты что скажешь, Виштаспа?

Царь присел на корень чинары и опять взялся точить нож, не спеша, деловито, с присвистом, поворачивая после каждого звенящего рывка клинок другой стороной.

Дзир-вжиг. Дзир-вжиг. Дзир-вжиг!

Солнечный зайчик, отражаясь от голубоватого железа, метался то вправо от царя, то влево. Будто кто-то попеременно открывал то один, то другой глаз.

Виштаспа — то есть, «Дикоконный» или «Боевыми конями обладающий» приходился Курушу двоюродным племянником.