Пятнистая смерть

Жена — глазастая, юная, похожая больше на девчонку, чем на мать полугодовалого ребенка — крепко прижимает к себе сына и всхлипывает:

— А если тебя… убьют?

У Михр-Бидада жалостно раскрывается рот. Но тут ему приходит на память, как обращается с матерью отец. Михр-Бидаду стыдно за свою слабость. Он смеется натянуто:

— Бе, дура! Кто меня убьет? Не родился еще человек, который…

Он досадливо машет рукой — стоит ли с тобой разговаривать! — и уходит, гордый и воинственный, прочь от возвышения.

Известно, конечно, молодому персу: на войне убивают. Но, как всякий человек, собирающийся в поход, щитоносец непоколебимо верил, что именно его-то обязательно минует вражеская стрела…

Зажарен на вертеле баран. Принесен мех с вином. Созвана в гости толпа ближайших соседей. Далеко за полночь шумят во дворе мужчины.

— Война против саков — дело, угодное богу Ахурамазде, — изрекает свысока приходский жрец огня, усевшийся, по нижайшей просьбе хозяина, на самое почетное место. — Ибо кочевники Турана — племя неверных, двуногие скоты, люди-насекомые. Они не рождаются — вываливаются из материнского чрева. Не умирают — околевают. Не ходят — несутся или волокут ноги. И не едят, а жрут, — убежденно говорит жрец.

Гости не спускают с Михр-Бидада заискивающих глаз.

Повезло человеку!

Стать телохранителем царя — великая честь, заветное желание каждого перса. Но не каждому персу это доступно — жизнь повелителя доверяют обычно лишь сыновьям родовых старейшин, богатых людей. Михр-Бидад — из простых, а сумел угодить Курушу. Повезло. Успех и удача.

Приятно оглушенный сладким вином, обильной закуской и завистью окружающих, блаженствует Михр-Бидад, парит в мечтах, как на широких и мягких крыльях волшебной птицы Семург.

Весь дом веселится. Только Фаризад, жена Михр-Бидада, всеми забытая, сидит на корточках в уголке двора, кормит ребенка и горько плачет. И откуда берется столько слез?

Они струйками заливают маленькую грудь женщины и смуглое лицо малыша. Ребенок то и дело отрывается от соска, беспомощно мигает мокрыми от материнских слез черными глазами и тонко хнычет. Горе. Печаль.

«Война? Хорошо! На войне позволительна любая гнусность.

Сними узду с низменных желаний.

Испытывай самые дикие удовольствия.

Удовлетворяй самые пакостные поползновения твоей души.

Падай на самое дно. Валяйся в гуще мерзостей. Раскрутись до последнего витка. Можешь резать, вешать, топить, рубить, похабничать, насиловать, жечь.

Можешь все!

Тебя только похвалят. Ты — арий, ты — благородный, ты — господин. И ты — на войне…»

— Раносбатэ-э-эй! — восторженно завизжал Михр-Бидад, откидывая длинной ногой вышитый полог, прикрывающий вход в шатер военачальника.

Перс волок, накрутив косы на руки, двух пленных сакских девушек.

Они бились у его бедер, кричали, царапались, кусались, словно молодые тигрицы, пойманные охотниками в зарослях. Михр-Бидад встряхивал их за волосы, чтоб усмирить, и пьяно гоготал, покачиваясь из стороны в сторону.

— Раносбато-о-оу! Хоу, Раносбат!

— Хо-оу, Михр-Бидад! — провизжал в ответ Раносбат. — Ну, влезай! Где ты застрял?

— Двух куропаток подстрелил, ха-ха-ха!

— Куропаток? Д-давай их сюда!

— Помоги! Тяжелые. Упираются…

Раносбат, шатаясь, выбрался наружу. При виде юных пленниц глаза военачальника радостно округлились. Он завопил, как зритель на конских ристалищах:

— А-ай, чудо! Ты золотой человек, Михр-Бидад. Золотой человек!

Вдвоем, путаясь ногами, спотыкаясь и ругаясь сквозь смех, персы затащили девушек в шатер и швырнули на груды безобразно разбросанных шерстяных полостей, одежд, мягких седел, войлочных попон, расшитых чепраков, пустых кувшинов и блюд.

…Аранха. Пятнадцать дней, придерживаясь старой караванной тропы, ползло, извиваясь огромной гадюкой меж дюн, по дну оврагов сухих, через спины пологих бугров, персидское войско от Марга к великой реке.

Пока разведка шныряла в окрестностях лагеря, осматривая берег и выискивая место, удобное для переправы, конники и пехотинцы отдыхали.

На пути войску не попалось и пустого шатра.

Перед тем, как выступить из Марга, персы распустили слух, будто Куруш ведет на Томруз двести тысяч отборных рубак. На самом деле воинов у него было не больше двадцати-двадцати пяти тысяч, и не только персов чистокровных, но и варкан, партов, мадов, дахов, маргушей и вавилонян.

Слух распустил для устрашения Турана. Так делалось всегда. Жалкая горсть кочевников, населявших равнину между Мургабом и Аранхой, рассыпалась в ужасе и ударилась в бегство. Одни потянулись на север, к Хорезму, другие — на восток, за Аранху.

Легкой коннице Гау-Барувы посчастливилось захватить на левом берегу несколько крупных семейств, не успевших переправиться на ту сторону. Царь повелел стариков и детей бросить в Аранху, зрелых мужчин и юношей заклеймить и отправить в обоз, а женщин распределить между военачальниками.

Двух сакских девушек он подарил Раносбату; их-то и приволок Михр-Бидад.

— Эй, не спать! Играйте… — Раносбат разбудил пинками двух пьяных телохранителей, развалившихся у входа.