Пятнистая смерть

Огромную просеку проложили секироносцы Раносбата в плотных рядах сакского войска. Это была тяжелая работа. Из-под корней волос у персов струился пот, с шумом вырывалось из-под забрал горячее дыхание.

Вновь крушила сила персидская силу сакскую.

— Остановить! — крикнула Томруз.

— О-о, Митра, о-о! — запели воины из рода Фрады. Смертью своей решили они искупить вину старейшины перед саками. Они напали на Раносбата сбоку. И когда секироносцы повернулись к ним лицом, сзади в них ударили тучей стрел лучницы Майры. И эта персидская волна схлынула обратно в котловину.

Не было спасения от длинных стрел — грозного сакского оружия.

От сакской стрелы не убежать пешему — догонит. Не умчаться верхом настигнет, пригвоздит к хребту коня. Спрячешься в панцирь — пробьет вместе с панцирем. Прикроешь щитом грудь — ударит в голову, прикроешь голову ударит в грудь.

Под ногами сражающихся тяжко вздрагивали холмы, трескались камни, сухая трава превратилась в пыль и золу; даже солнце потемнело от страха и прикрылось облаком взметнувшегося к небу желтого праха. На дне котловины заплескалась кровь. Она хлюпала, как жидкая грязь. Кровь доходила Курушу до колен.

Утана бегал, разбрызгивая кровь, позади царского шатра, рвал на себе волосы и все твердил хрипло, не отрывая глаз от умирающих.

— За что? За что?

Пали мады, варканы, харайва. Дахи и парты повернули оружие против «благородных», принялись избивать их нещадно, а затем перебежали на сакскую сторону. Распростились с жизнью тысячи персов. Битва подходила к концу.

Куруш отобрал оставшихся воинов самых крепких и вознес к небу краткую, похожую на проклятье молитву.

— Во имя Ахурамазды! — Он вынул из ножен широкий меч — такой блестящий, что в нем отразились, ясно, как в зеркале, глаза и зубы окружавших царя телохранителей, с улыбкой поцеловал клинок, покрепче стиснул его в жилистой руке и проворно, крупными скачками, кинулся вверх по склону.

Пробиться сквозь толпу саков — и бежать прочь от этой заколдованной котловины!

Царь царей действовал мечом сноровисто, как земледелец серпом — он один скосил целый ряд спешенных кочевников, уложил на землю, точно снопы, «сравнял их с их тенью».

Тот, кто встретился в битве с желтыми глазами Куруша и остался жив, навсегда запомнил их выражение, до конца дней своих не мог вспомнить о них без содрогания.

Он видел немигающие глаза Пятнистой смерти.

Курушу нанесли несколько глубоких ран, однако повелитель Айраны не останавливался.

Рядом сражались Раносбат и Виштаспа.

Отряд «бессмертных» — личных телохранителей Куруша, ободренный примером государя, вырвался, убивая саков, хуваров, бактров и сугдов, далеко вперед, чуть ли не к шатру Томруз.

Персы одолевали!

Продолжая успешно и неутомимо пробиваться к гребню холма, царь царей с ходу наткнулся на прислоненный к выступу скалы тяжелый сакский щит.

Он резко споткнулся и выронил меч.

Опрокинулся навзничь и покатился вниз по склону.

С маху ударился о торчащий камень.

Голова его странно выкрутилась и подвернулась под левое плечо. Широко раскинутые руки и ноги задергались, на губах выступила кровавая пена, глаза вылезли из орбит.

Саки из последних сил навалились на «бессмертных» и столкнули их, сами падая и задыхаясь, обратно в котловину. И так всю битву — персы упорно лезли из котловины, как свора свирепых джинов из случайно раскупоренной бутылки, а саки еще более упорно старались отбросить, спихнуть, вколотить их назад, в бутыль.

Кучка уцелевших персов пустилась бежать к устью лощины — может, хоть там найдется лазейка?

Раносбат и Гау-Барува задержались на миг возле все еще живого царя царей.

— Что с ним такое? — услышал Куруш сквозь охватывающий его смертный сон голос верного Раносбата.

— Споткнулся о сакский щит и сломал шею. Обошел полмира — и не споткнулся. А здесь…

А, это друг Гау-Барува. Друг Гау-Барува. Он поможет. Он не оставит повелителя умирать под ногами у саков.

— Унесем? — нерешительно сказал Раносбат. — Что ни говори, долг есть долг.

— Э! — рассердился Гау-Барува. — Пропади он пропадом! Теперь нам с тобой… Самим бы ноги унести как-нибудь.

Они убежали.

— О Куруш! — Перед царем, жалобно причитая, опустился на колени Виштаспа. — О родич мой бедный, мой несчастный государь…

Виштаспа воровато оглянулся.

Никто не глядит, все бегут.

Он отвел руку далеко назад и, коротко крякнув, всадил меч по рукоять в спину царя царей.

Старый осел, многократно битый хозяином, терпеливо и долго копил обиду и силу. И однажды, когда человек очутился на краю обрыва, осел примерившись, так крепко лягнул хозяина, что тот с визгом свалился в пропасть.

Выслушав перса — одного-единственного из тысяч! — сумевшего убежать от саков и добраться до переправы, Крез скорчился от смеха. Его крутило, трясло, бросало, швыряло из стороны в сторону. Лягнул-таки он царя царей!

«Нерадивый осел готов хребет сломать, лишь бы хозяину досадить».

До того дохохотался счастливый Крез, что у него затрещали ребра, лопатки застучали, суставы выскочили из гнезд, вертлюги, атланты и астрагалы чуть не рассыпались горстью игральных костей.

Так тешился хищник гибелью соперника — хищника сильного.