Пятое Евангелие

Дело продвигалось медленно. Я убедил Уго запретить мастерам снимать переплет, хотя это ускорило бы работу. Старейшая Библия в коллекции папы, Ватиканский кодекс, сегодня представляла собой всего лишь собрание отдельных листов, выложенных под стеклом, поскольку кто-то разрешил реставраторам ее разобрать. Но, работая с переплетенным Диатессароном, хранители могли восстановить зараз только две страницы. Поэтому Уго заставил их начать со страниц, которые интересовали его больше всего: тех, что описывали смерть Иисуса, и однажды утром к нам подошел мастер и сказал:

– Доктор, та часть, о которой вы просили, – готова.

Помещение лаборатории реставрации манускриптов было наполнено удивительными приспособлениями. Там имелись предметы, похожие на наковальни, с двумя колесами, размером с велосипедные. Под потолком – протянуты веревки, на которых висели гигантские салфетки. Одни реставраторы возились с пробирками и химикатами, другие обступали маленький манускрипт, вооружившись миниатюрными пинцетиками и щеточками. Удаление пятен – кропотливая работа. Реликвию следовало оставлять на ночь на специальном станке – чтобы восстановилась. Когда мастера представили Уго работу, тот смотрел на нее как завороженный. Он уже начал брать уроки греческого в Понтификальном университете, но от волнения не сумел применить свои знания на практике.

– Святой отец, – прошептал он, – скажите мне, что я сейчас вижу?

Страница пестрела мутными облачками в тех местах, где реставраторы убрали пятна цензуры. Перед нашими глазами предстал стих, который больше всего тревожил Уго. Тот, что ему не терпелось очистить.

– Там написано «полотно», – сказал я. – Единственное число.

– Ага! Это идет в защиту плащаницы!

Он взволновался, но не торжествовал. К этому времени он прошел уже достаточно уроков, чтобы понимать: Татиан мог выбрать это слово по другим причинам. На самом деле слово, которые использовал Татиан, – οθονίο, или «отрез полотна», – слово Иоанна, поставленное Татианом в единственное число, вместо того чтобы использовать совершенно другое слово, встречающееся в других Евангелиях. Столкнувшись с несоответствием в евангельских свидетельствах, Татиан взял нечто среднее, и алоги добросовестно вымарали фрагмент. Это ничего не доказывало.

Но было кое-что еще.

– Смотрите, – сказал я, указывая на одно слово.

Согласно Марку и Матфею, Иисусу дали смесь вина и желчи, чтобы унять боль от распятия. Но Татиан не признавал алкоголя. Поэтому на лежавшей перед нами странице слово «вино» заменили на «уксус».

– Снова то же самое, – сказал я. – Он изменяет текст.

Уго махнул хранителю и крикнул:

– Принесите мне фотографии других страниц в этой части.

Я тщательно просмотрел фотографии в поисках новых примеров.

ΚΑΙΠΛΕΞΑΝΤΕΣΣΤΕΦΑΝΟΝΕΞΑΚΑΝΘΩΝΕΠΕΘΗΚΑΝΕΠΙΤ ΗΝΚΕΦΑΛΗΝ.

«И, сплетши венец из терна, – говорилось там, – возложили Ему на голову».

Уго наблюдал за мной, но молчал.

ΚΑΙΕΤΥΠΤΟΝΑΥΤΟΥΤΗΝΚΕΦΑΛΗΝΚΑΛΑΜΩΙ.

«И били Его по голове тростью».

ΚΑΙΠΑΡΕΔΩΚΕΝΤΟΝΙΗΣΟΥΝΦΡΑΓΕΛΛΩΣΑΣΙΝΑΣΤΑΥΡΩΘΗ.

«А Иисуса, бив, предал на распятие».

– Что вы ищете? – спросил Уго.

Вот раны, которые оставили на плащанице видимые следы. Поэтому если Татиан видел плащаницу, то, может быть, его тянуло бы дополнить эти стихи собственными знаниями, как он это делал в других местах. Евангелия не говорят, как долго били Иисуса и как кровоточили его раны. Авторы не упоминают, какой бок пронзили копьем или в каком месте гвозди пробили его руки и ноги. Только плащаница показывает, где была запекшаяся кровь. А Татиану, который писал Диатессарон во времена, когда христиане терпели жестокие преследования по всей Римской империи, казалось важным, чтобы Евангелия в полной мере изображали весь ужас страданий Христа.

– Я ищу все имеющиеся различия, – ответил я. – Добавленные или убранные.

– Принесите отцу Алексу Библию! – крикнул Уго.

– Не нужно! – замахал я руками. – Я знаю эти стихи.

Кажется, ничего не изменилось. Ни единого слова.

– Что вы видите? – спросил Уго.

– Ничего.

– Вы уверены? Посмотрите еще раз!

Но в этом не было необходимости. От первой пытки до последнего упоминания погребальной пелены повествование, приводимое в Евангелиях, составляет едва ли тысячу слов. Я знал их наизусть.

– Возможно, мы не там смотрим, – предположил я.

Уго нервно провел рукой по волосам.

– Осталось восстановить еще несколько десятков страниц, – сказал я. – То, что мы ищем, может обнаружиться где угодно. Надо набраться терпения.

Но Уго потер пальцем под носом, что-то прикидывая, а затем шепотом произнес:

– А может, и нет. Идемте со мной. Я хочу, чтобы вы кое-что увидели.

Я пошел следом за ним в его квартиру.

– Это не для разглашения, – сказал он, сжимая от волнения руки. – Вы меня понимаете?

Я кивнул. С нашей первой встречи, когда он впервые описал мне идею выставки, я не видел его таким взбудораженным.

– Я всегда предполагал, что плащаницу привезли в Эдессу после распятия, – сказал он. – Около тридцать третьего года нашей эры, согласимся на этом?