Пятое измерение. На границе времени и пространства

Далеко за пределы ума
Разбредается ночью бессонница:
То заброшенный дом, то тюрьма,
А то мышка за кошкою гонится…
Нелегко это вместе собрать!
Но, возможно, в тюремном окошке
Видит брошенный дом мой собрат
И завидует мышке и кошке.
До чего же картина проста,
Как и тот, что за нею томится…
Но найдется из тысяч, из ста,
Кому эта картинка приснится.
Ну, и как после этого спать?
Как его отпустить из темницы?
На охранника, что ли, напасть,
Чем марать по-пустому страницы…
Или слушать внимательно дождь,
Потому что в швейцарском народе,
Под чьей крышей ты скрытно живешь,
И

х Христос воскресает и бродитПод дождем… ну, а мы подождем.
Через семь лет иль через неделю
Вместе с узником срок доживем
И обратно в Россию уедем.
И у нас будет солнце сверкать,
И у нас светлый Праздник настанет.
Хорошо про себя твердо знать,
Что воскреснет Он и не обманет.

Я писал этот, свой собственный Страстной цикл день за днем по всем дням недели в деревне Лорен неподалеку от Цюриха, переживая все дни на неделю раньше, чем в православии. Все и началось с этого неожиданного сна на их Вербное воскресенье.

Я не суеверен и не склонен преувеличивать свои поэтические возможности, однако удивление мое было велико, когда мне сказали, что в тридцати километрах от нас находится городская тюрьма, где ждет очередного пересмотра дела знаменитый осетин, перерезавший перочинным ножичком горло диспетчеру, по вине которого погибла его семья.

Моя неделя прошла, и я улетал как раз в нашу Пасху, а ему оставалось сидеть еще семь лет. Осетины народ православный, и, уточнив имя героя, я посвятил это стихотворение при публикации Виталию Колоеву. Вскоре даже швейцарцы поступились своими принципами и выпустили его досрочно.

Светлый подвал

В МАРТЕ ЭТОГО ГОДА[50] в Москве состоялась четырехдневная научная конференция «Постмодернизм и мы». Причем в стенах Литературного института им. Горького. Это примечательное и даже замечательное событие не могло не навести меня на грустные мысли о возрасте.

Конференция была очень представительна, весь цвет современных авангардных групп и течений (в том числе авторы «Соло»), переполненный зал, молодые люди, просвещенные лица… Как приятно видеть не морды, а лица, не искаженные агрессией или тщеславием посвященности, разглаженные знанием предмета и чувством собственного достоинства! Что-то, однако, и все-таки, и уже, произошло, слава богу. «Андеграунд» собирается не в подполье, и вызов сам по себе уже ничего не стоит. Предъяви текст…

Зачем я туда зашел?.. Здесь меня уже не было. Я чувствовал себя почти Бабаевским. Здесь не было нас, здесь не было моих, здесь были все свои.

С радостью отыскал я в зале Сапгира и Холина, они и сейчас сидели рядом, как тридцать лет назад. Но показалось, что уселись они рядом не только как старые соратники, но и с испугу, чтобы держаться друг за друга: вокруг было подавляющее большинство.

А где же ленинградцы? Мелькнул Драгомощенко, в программке была заявлена Лена Шварц…

Ленинградцев опять не было.

Нас и тогда, тридцать пять лет тому, не было. И тогда все было в Москве.

Но для самих себя мы еще как были!

Голявкин.

Еремин, Уфлянд, Виноградов.

Найман, Бобышев, Рейн (и примкнувший к ним Бродский).

Горбовский, Кушнер, Яша Виньковецкий, Тарутин, Леня Агеев, Лена Кумпан, Лида Гладкая…

Сережа Вольф.

Соснора.

Володя Губин, Марамзин, Ефимов, Боря Вахтин…

Рид Грачев, Генрих Шеф, Майя Данини, Олег Базунов…

Вадик Федосеенко, Инга Петкевич, Валерий Попов…

Олег Григорьев.

Какие имена! Они ласкают мне ухо.

У тусовки есть один закон: есть те, кто на нее пришел. А тот, кто не пришел, того нет.

Впрочем, тогда не было такого слова «тусовка».

Разница возраста в три года казалась пропастью, как разница в поколение.

Абсолютное непризнание друг друга не было враждой.

По национальному признаку люди тогда вообще не разделялись.

Кроме Питера, вообще нигде не писали.

И до нас никто не писал.

Впрочем, про обэриутов еще никто не знал.

У Сережи Вольфа была книжка Заболоцкого «Столбцы». Но он ее никому не давал.

Песня «Когда качаются фонарики ночные…» была написана Глебом Горбовским в 1953 году.

А в 1953-м вообще еще никто нигде ничего не писал.