Пятое измерение. На границе времени и пространства

Шершавый бес в болотных рукавичках
Глядит на лес сквозь перышки на птичках,
Сквозь гнезда и сквозь птенчиков тела,
Сквозь гарь и блеск оконного стекла
На дряблый пень, где молодость прошла.
Глядит, как зверь, вращая головой,
Как стонет лес, чернея, строевой,
Как съежилась улитка под листвой,
И красный дым скользит из дыр болотных,
Сжигая птиц и бабочек голодных,
И как дрожит душа…

Не знаю, каково павлину на воле, в неволе он всегда «наг и беден», как лермонтовский пророк. И так же горд, хотя сам своего хвоста не видит. Он видит, как она его видит. Лаура или Беатриче?

Все стихи посвящены ей. Ей как таковой. И вы не разгадаете кому.

Она сера, невзрачна и скрыта, как птичья самочка. Но какова сила его любви! Его лирики… Натурфилософия – та же любовь. Одиноко и обреченно, как флаг разбитой армии чувств, трепещет павлиний хвост.

Мы несправедливы к его красоте. Впрочем, мы несправедливы к красоте вообще. С тех пор как ее стало мало.

В тридцатые одному эмигранту из Петрограда довелось посетить Ленинград. Он прошелся по Невскому и спросил: куда подевались красивые люди?

Вольф – красив: это, как сказали бы теперь, его имидж, его месседж.

Все мы, питерские, такие: не шестидесятники. Шестидесятники мы разве потому, что нам за шестьдесят, что дети наши родились в шестидесятые, что мы с шестидесятой параллели. «Великий город с областной судьбой»… К Питеру несправедливы, как к красоте.

Если бы не Бродский с Довлатовым, нас бы до сих пор не заметили.

Зато теперь мы реваншисты.

Что это было за время такое, когда разница до пяти лет означала чуть ли не разницу в поколениях? Ленинградская оттепель – лужицы на льду: все еще ждановская, уже вечная мерзлота. «Обком звонит в колокол».

Конец пятидесятых… Сережа Вольф сильно старше меня: года на полтора-два. Книгу его рассказов, неизданную, но переплетенную, высоко оценил сам Олеша. В моих воспоминаниях: ни строчки без дня. Вот день, когда Вольф мне дает «Столбцы»; вот день, когда я слышу от него слово Набоков: вот день, когда он мне показывает четыре тома Пруста; вот день, когда он учит меня пиву: в Ленинграде открыли первый бар, а я еще ни разу в жизни пива не пробовал. Учитель.

Вольф был учителем целого поколения. Великолепный рисовальщик Свет Остров что бы ни рисовал, зайца или льва, а получался – Вольф. Выросши в сени его мифа, Довлатов сослужил ему недобрую службу, прославив его в своих соло, сделав его (как и многих) своим персонажем.

Вольф был талантлив именно во всем. Вкус оказался его кармой и проклятием. Стиляга, он мог нарисовать на салфетке, или спеть в джазе, или станцевать, между прочим, сыграть в кино. Синкопированная личность.

Между прочим, он мог сочинить и такой стишок:

Сяду я на саночки
И поеду к самочке.

29 генваря 1837

Сюртук мальчика
С модной вытачкой,
Тоньше пальчика
В фалде дырочка.
В эту дырочку
Мы глядим на свет —
Нам на выручку
Кто идет иль нет?
Жил один Сверчок…
Господи, прости!
Наступил молчок
На всея Руси.

Удаление

Ю. А. по поводу отъезда В. А.