Пятое колесо в телеге

В глубине бухты заверещала сирена – рейсовый паром на Северную сторону привычным своим гудком сообщал окружающим об окончании погрузки. Местные по этому ревунку время сверяют, так как паром ходит каждые полчаса – по «нулям» и «половинам». Значит, сейчас… о, еще только семь утра! Во я дал с «ефрейторским зазором»! Не помелочился.

И… кстати, а какой такой на хрен гастроном в семь утра?

Я подскочил на лавочке, зацепив ненароком гитару. Жалобно звякнули струны.

А и действительно!

Круглосуточных супермаркетов в этом времени бытия еще не придумали, а советские предприятия общественной торговли открываются в лучшем случае в восемь. И куда, позвольте-ка мне узнать, направился странный пират? И ведь торопился как! Чуть фрегат свой не ушатал. Во всяком случае, факт остается фактом – про гастроном он мне явно наврал.

А соврамши однажды…

Как-то само собой и между делом плавно накатило давно забытое ощущение болезненной тревоги. Состояние тотального недоверия ко всему сущему. Можно сказать, эффект профессиональной деформации после моего прежнего общения с волкодавами из КГБ. И… какой же противный запах! И подозрительный к тому же.

Я шагнул к короткому трапу в центре ботика и, присев на корточки, заглянул в сумрак трюмного помещения. Оттуда несет, к гадалке не ходи. Какой же бардак на судне у этого горе-капитана! И правда, сатанинская посудина, как и ее хозяин. Хлама навалено – ноги переломать можно. И в этот смрад, честно говоря, что-то и не особо хочется лезть.

Катер ощутимо качнуло на волне – это мимо нас степенно прошлепал тяжелый паром на Северную сторону. Ему-то четыре балла как слону дробинка. А нас подбросило так, что я, не удержавшись на грязной палубе, скользнул по поручням трапа в вонючую темноту – независимо от собственных желаний и предпочтений. Да еще и пребольно стукнулся коленкой о какую-то железку по пути, не разглядел в темноте обо что.

Зато сгоряча кое-что разнюхал.

Точнее, идентифицировал запах почти наверняка.

Мне теперь до боли жутким показалось это тухлое амбре. Потому что здесь, внизу, от гнилой рыбы у него мало что оставалось. Оно больше походило на… мертвечину! Как в неухоженных заштатных моргах где-то примерно в середине 90-х, довелось, знаете ли, побывать – сладковатый, пронзительно-тревожный запах разложения человеческой плоти. Дух смерти и скорби.

Стало по-настоящему жутко.

Невольно я качнулся назад и с новой точки вдруг неожиданно для самого себя увидел в дальнем углу то ли трюма, то ли каюты… сбившиеся в колтун черные женские волосы на полу. Прямо под небрежно наброшенной сверху скомканной брезентухой. Виднелся даже похожий на водоросли мусор, запутавшийся в этих волосах, а в куче тряпья рядом с ними вдруг отчетливо стали угадываться контуры человеческой фигуры – вот тут рука, скорей всего, а там… что это белеет? Голое колено?!

Посудину еще раз крепко качнуло, как-то очень резво на этот раз. И так же резко словно ледяной плетью шибануло меня по спине. Холодом! До нестерпимой боли, превратившейся в ослепительную вспышку в плотно зажмуренных глазах. До потери сознания на долю секунды.

До кратковременного помешательства.

Все исчезло…

– Эй, салага! Прими конец!

Боль в спине схлынула так же скоро, как и пришла.

Я вновь стоял на твердом пирсе.

Ходившей ходуном предательской палубы под ногами уже не было. И вонючего трюма с женским коленом…

А за спиной кто-то опять обзывал меня «салагой»! Да еще, словно дразнясь, вновь предлагал ловить причальный конец пришвартованного уже не далее как пятнадцать минут назад катера.

Я крутанулся на месте.

Изуродованное под пиратскую шхуну суденышко было не пришвартовано! Метрах в десяти от пирса оно под опасным углом вновь неслось к бетонным бокам причала, а чумазый капитан в ботфортах призывно размахивал бухточкой голубоватого троса.

Я застыл как вкопанный.

Словно в замедленной съемке, совершенно без эмоций наблюдал за эпическим кораблекрушением несчастного судна. С оглушительным треском катер, роняя размалеванные фанерные надстройки, влепился в бетон набережной. В разные стороны брызнул щебень, металлическая окалина и щепки бутафории. Даже на расстоянии я почувствовал, как дрогнула твердь под ногами! Жизнерадостный человек за штурвалом исчез, будто его косой подрубили, – видимо, кувырнулся через ступеньку в трюм. А горемычная «Сатана» с перекошенным фальшбортом и приличного вида вмятиной чуть выше ватерлинии самостоятельно уже рыкнула движком, в скачке поменяла курс по своему усмотрению и, подрагивая всем корпусом, как побитая собачонка, почапала в сторону выхода из бухты.

Минут десять я еще наблюдал это эпохальное бегство «грозы морей» из мирного города, потом на палубе мелькнула засаленная спортивка очнувшегося от шока морского волка, и катер, вздрогнув от резкого поворота руля, исчез за Хрустальным мысом, унося в своем трюме вонючую и страшную загадку.

Живуч же мерзавец! Обоих… мерзавцев, кстати, касается.

Дела-а.