Пятое колесо в телеге

– Так ведь ты его откачал! Нет?

– Э-э… ну да, я.

– А потом в обморок упал. От переживаний?

– Ну-у… железно! От таких переживаний бывает, что и не встают.

– Ага, – согласился рыжий. – А Артема «скорая» увезла. В Первую городскую, на Восставших, знаешь?

Мне и не знать! Я там рядом живу.

– Конечно, знаю, а что с ним?

Парень хихикнул:

– Ты хирург, тебе виднее. Не я же его… целовал!

Идиот. Хоть и похож на актера.

Оборвав на редкость содержательную беседу, я вернулся в комнату Сени-меломана.

– А в какой комнате Ленка живет? – поинтересовался как бы между прочим.

– Какая Ленка? – глянул на меня Сеня через канифольный дым. – Лаврова?

Кабы знать.

– Ага, Лаврова. Мы же на ее именинах познакомились?

– Ну да, на ее. В триста четырнадцатой она. Только нет ее в общаге. Они с девками в церковь пошли, на кладбище.

Я почему-то ощутил легкую тревогу.

Беспокойство легко заняло то место, которое только что освободила головная боль, – хорошо, что на мне все заживает моментом. Потрогал на автомате ссадину за ухом – даже шишки нет, легкая припухлость по краям царапины, под пальцами в волосах крошится корка запекшейся крови. И почти уже не болит.

– Странно, комсомолки – и в церковь ходят, – пробурчал я вполголоса, словно разговаривая сам с собой.

Но Сеня услышал.

– Да они прикалываются! – усмехнулся он. – Свечки хотят зажечь. И поставить где-нибудь под иконой, как это, «за здравие» – в честь начала второго курса. И за упокой… первого курса. Ненормальные.

– Да уж, – не то чтобы я согласился, но… удивился слегка. – И кто придумал… сие таинство?

– А я знаю? Какая-нибудь религиозно-припоцанная. А другие недоразвитые подхватили. Это ж бабы! Дурищи.

И не поспоришь.

– Ладно, Сеня. Пойду я.

– Хиляй.

– И ты не болей.

– Даже и не надейся.

– Анархия – мать порядка! – поднял я на прощанье сжатый кулак.

– Запретов нет.

Правильно отвечает. Какой эрудированный паренек этот Сеня.

Так и расстались.

Глава 13 Сардоническая усмешка

Итак… кладбище!

Оно образовалось в этих местах лет без малого двести тому назад. К западу от города. Которому столько же лет. Ровесники.

Могилы рыли на некотором удалении от городской черты, к тому же еще и на некоторой возвышенности – на склонах Рудольфовой горы, так по тем временам пытались соблюдать правила элементарной санитарии. Совершенно обычное, рутинное дело для любого города мира.

Только вот судьба у этого кладбища оказалась не совсем обычной.

Как, впрочем, и у самого города.

Во время Крымской войны кладбищенскую высотку, да и сам хутор немецкого колониста Готлиба Рудольфа, подарившего свое имя пригородной горке, захватили турки и французы. Не особо церемонясь с погребенными останками горожан, они по-хозяйски вгрызались в землю – сооружали себе блиндажи и бастионы для долговременной осады. И кладбище… погибло, как ни странно это воспринимается на слух.

«Убили» кладбище те самые французы, которые четыре десятка лет назад восторженно встречали русских кавалеристов, триумфально проходящих конным маршем по булыжным мостовым покоренного Парижа. И вот она, расплата времен, сардоническая усмешка истории – надругавшись над чужим кладбищем, французы оставили здесь после себя… собственные захоронения. Многочисленные, надо сказать. Не на этом конкретно погосте, но тоже не очень далеко – в пределах полета пушечного ядра. На пятом километре, кто знает.

Стоило ли забираться так далеко от родины, чтобы сгинуть на чужбине?

Как сказал бы один мой знакомые еврей: «Поц, ты что, не мог это кушать дома?»

Это и англичан касалось, и турок, и итальянцев, и многих других европейцев с азиатами – общей численностью около полутора сотен тысяч душ, оставивших бренные тела свои под стенами русской твердыни.

Несгибаемый город, у которого чужаки осквернили священное место упокоения предков, в конечном итоге оказался окружен тысячами и тысячами могил этих самых чужаков. Для тех, кто попытался очередной раз посягнуть на Святую Русь, мой светлый, добрый и гостеприимный городок стал «злым городом».

Тоже очередным – хан Батый не даст соврать.

Город тогда разрушили почти до основания, но он не исчез – на какое-то время даже стал мировой достопримечательностью. Туристической Меккой! Через десять лет после войны в этих местах побывал даже великий американский пересмешник – Марк Твен. Он был поражен увиденным: куда ни глянь, сплошь развалины… Даже, мол, Помпея сохранилась гораздо лучше.

А в руинах, которые так расстроили молодого американца, все равно жили люди. Продолжали добывать свой соленый кусок хлеба, любить и ненавидеть, рожать и растить детей. Умирать в итоге, кто от ран, кто от болезней, ну а кому повезло чуть больше – от старости.

Поэтому и кладбище восстановилось гораздо быстрее города.

А с ним и церквушка, в которой никак не могли отдать предпочтение какому бы то ни было конкретному святому – так разношерстен был здесь местный люд. Так и назвали, недолго думая: храм Всех Святых. Чтобы никого не обидеть.