Пятое сердце

– Гарри, до чего же я рад снова вас видеть! – говорил Хэй, все так же за локоть ведя его к удобному креслу. Как только гость сел, хозяин взгромоздился на край стола (с удивительной ловкостью для человека, которому в октябре стукнет пятьдесят пять, как уже не в первый раз думал о нем Джеймс) и воодушевленно проговорил: – Как вы знаете, старая «Пятерка сердец» всегда пила чай ровно в пять, а сейчас уже на пятнадцать минут позже, но мы все равно можем выпить чаю – призрак Кловер не станет возражать, хотя не исключено, что мы услышим бестелесный стук-другой. А может, не чаю, а по-настоящему хорошего виски.

Джеймс не знал, что ответить. Он вообще редко пил виски, тем более – в столь ранний час, но сейчас, в дождливый день, у потрескивающего камина, мысль о стаканчике показалась ему соблазнительной – и даже чертовски соблазнительной.

– Настоящий шотландский виски, не ваш американский бурбон? – спросил он.

Хэй рассмеялся:

– Шотландский, Гарри, не сомневайтесь. Я не стал бы оскорблять ваш англизированный вкус бурбоном.

Он сделал жест Бенсону, который тут же бесшумно исчез, словно растворившись в воздухе.

– У меня есть двенадцатилетний односолодовый «Карду» из Спейсайда, выдержанный в дубовой бочке, который, на мой взгляд, лучше многих двадцатилетних сортов, – продолжал Хэй, обходя стол, чтобы устроиться в своем мягком кожаном кресле с высокой спинкой. – Единственный недостаток – его можно купить только в Спейсайде, и я должен мотаться туда всякий раз, как оказываюсь в Англии, либо платить посреднику, чтобы тот съездил в Спейсайд, купил виски, упаковал и отправил мне пароходом.

– Мне уже не терпится его попробовать, – сказал Джеймс.

Он как-то пил двенадцатилетний односолодовый «Карду» с Паулем фон Жуковски. Дело было в салоне леди Вулзли, и фон Жуковски сделал комплимент вкусам ее мужа, фельдмаршала виконта Вулзли, того самого, с которого был срисован «генерал-майора современный идеал» в комической опере Гильберта и Салливана «Пензансские пираты».

Хэй не успел ответить, как появился Бенсон, неся на серебряном подносе графин «Карду», хрустальные стаканы для виски, сифон с содовой, кувшин обычной воды и маленькую стопку кожаных подставок с гербом Джона Хэя. Когда дворецкий повернулся к писателю и поднял бровь, тот сказал:

– Мне чистый, пожалуйста.

– Мне с обычной пропорцией воды, Бенсон, – сказал Хэй.

Бенсон разлил виски и вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Мужчины подняли стаканы – ширина стола не позволяла чокнуться, – и Хэй произнес:

– Amicis absentibus.[27]

Джеймс удивился – он не знал, за каких именно отсутствующих друзей они пьют, – однако кивнул и пригубил янтарного виски. Напиток был превосходен. Джеймс неплохо разбирался в виски и мог сказать, что этот – мягкий, хорошо уравновешенный, с долгим, но не чрезмерно сильным послевкусием сладкого дымка и без всякой «нарочитости», свойственной многим односолодовым виски.

Джеймс вновь кивнул, на сей раз – признавая качество напитка. Он по-прежнему гадал: за какого отсутствующего друга или друзей?

– Гарри, я не буду ходить вокруг да около. – Хэй взял стакан в ладони и замер, держа его над разложенными на столе бумагами. – Мы с Кларой надеялись, что вы переедете к нам обратно до конца вашего пребывания в Вашингтоне.

Связано ли это с событиями вчерашней ночи? Сердце Джеймса болезненно колотилось – у всех мужчин в их семье было слабое сердце. Чтобы выгадать время на раздумье, он отпил еще немного «Карду».

Нет, едва ли Холмс рассказал кому-нибудь об их поездке на кладбище и о надгробном памятнике Кловер. Он обещал молчать. Можно ли верить обещанию неджентльмена?

– Почему, Джон? – тихо спросил писатель. – Я столько обременял вас своим обществом, что вы наверняка рады отдохнуть от нашего вторжения.

– Вы были с Холмсом, – ответил Хэй, – в то время, когда Холмс изображал норвежского исследователя Яна Сигерсона, что было по-своему занятно. Однако и я, и Клара чувствуем, что не успели с вами наговориться.

Джеймс упер подбородок в грудь, приняв позу, которую полвека спустя назвали бы «черчиллевской».

– Если только… – Хэй откинулся в кресле и отпил виски почти торопливо, словно забыв, что насладиться ароматом – часть удовольствия от процесса, – вы не собираетесь в ближайшее время уехать. В Кембридж? И может быть, оттуда сразу в Англию? В Париж?

– Нет, пока я не уезжаю. – Джеймс внезапно понял, что принял решение, когда произносил эти слова. – Однако комнаты у миссис Стивенс вполне удобны.

Губы Хэя под тщательно подстриженными усами сложились в улыбку.

– Для молодого холостяка-конгрессмена – возможно, но не для писателя. Вы ведь что-то сейчас пишете, Гарри?

«Мало, слишком мало», – подумал Джеймс. Когда он в Париже собирался покончить с собой, то мечтал, в частности, и о том, что не надо будет ничего писать к определенному сроку, а его литературный агент, режиссеры, издатели и все прочие, ждущие, будто голодные птенцы, когда им перепадет кусок, так и останутся с раскрытыми клювами.