Пятое сердце

Быть может, сказывался морфин – почти наверняка морфин, – но вечер выдался на памяти Джеймса один из самых приятных. События дня должны были окутать его черной пеленой, но вместо того острые воспоминания о том, как он лежал на высокой балке, о Мориарти, о гангстерах и анархистах, об уличной стычке с грабителями (кровавой стычке, не оставившей и малейшего следа в поведении или на парадном платье Тедди Рузвельта и Кларенса Кинга) впервые за долгие годы наполнили Джеймса радостью и энергией. Он был в свежей рубашке и во фраке.

Хэй сидел во главе стола, направляя беседу и поддерживая ее, если она начинала угасать, чего сегодня почти не случалось. Джеймсу отвели почетное место по правую руку от хозяина, а справа от него сидел старый знакомец Редьярд Киплинг. Джеймс был посаженым отцом невесты, мисс Кэрри Бейлстир, на свадьбе Киплинга в 1892 году в Лондоне. Дружбу укрепляло и то, что каждый из них восхищался литературным талантом другого. Отчего Киплинг, открыто и громко прославлявший Британию в своем творчестве, предпочел жить в Америке, для Джеймса оставалось загадкой.

За Киплингом сидел Генри Адамс, дальше – Тедди Рузвельт. Место напротив Джона Хэя сегодня отвели Огастесу Сент-Годенсу. Джеймс восторгался творениями Сент-Годенса так, что почти не находил слов для выражения своих чувств. На его взгляд, надгробный памятник Кловер Адамс заключал в себе не только высшее совершенство мастерства, но и беспредельную отвагу в том, что не обещал ни надежды, ни вечной жизни, ни «забвения печали»,[29] как выразился однажды этот рифмоплет По, а лишь неизбывную скорбь утраты.

Справа от Сент-Годенса по другую сторону стола сидели Кларенс Кинг, доктор Гренджер и Генри Кэбот Лодж по левую руку от Хэя.

Все собравшиеся блистали остроумием, но Киплинг с Рузвельтом (насколько мог судить затуманенный адреналином – и морфином – Джеймс) затмили всех. Двадцатисемилетнего Киплинга, который провел эту зиму в заснеженном Вермонте, шумно поздравляли и хлопали по спине: его жена Кэрри совсем недавно, 29 декабря, родила ребенка. Позже Джеймс напишет: «Киплинг – самый законченный гений (в противовес рафинированному интеллектуалу) из всех, кого мне довелось встречать».

– Чрезвычайно мило со стороны Жозефины было выбрать для появления на свет двадцать девятое декабря, – говорил молодой писатель, – поскольку мой день рождения тридцатого, а Кэрри – тридцать первого. Очень удобно и логично.

Доктор Гренджер, чей нос уже покраснел от выпитого, но дикция оставалась превосходной, спросил, стало ли с прибавлением семейства теплее в «Райском коттедже», как Киплинг назвал их с Кэрри домик под Баттлборо.

– Сама девочка еще так мала, что тепла от нее не много, – рассмеялся Киплинг, – но, когда ходишь взад-вперед всю ночь, пытаясь ее укачать, поневоле согреешься.

Разговор перескакивал с одной темы на другую, однако Генри Джеймс постоянно возвращался мыслями к невероятным событиям сегодняшнего дня и необходимости поскорее сообщить о них Шерлоку Холмсу.

Киплинга и Рузвельта расспрашивали об их любимом клубе «Космос», расположенном на противоположной стороне Лафайет-сквер и объединившем Тейло-хауз и дом Долли Мэдисон. И Киплинг, и Рузвельт были фанатиками дикой природы, а «Космос», самый элитарный и влиятельный мужской клуб Америки, отражал эту их страсть.

– Да, пять лет назад мы и впрямь создали там нашу маленькую организацию под названием «Национальное географическое общество», – говорил Рузвельт.

Киплинг рассмеялся какой-то своей мысли и на просьбу объяснить, в чем дело, сказал:

– Извините. Я просто вспомнил, как Теодор впервые представился клубу с намерением вступить. Двадцать старейших членов разложили на столе в главном зале несколько сот разрозненных ископаемых костей и спросили Теодора, может ли он что-нибудь здесь определить.

– И что? Смог? – спросил Кларенс Кинг, который, очевидно, знал ответ и заранее широко улыбался.

Киплинг снова хохотнул. Джеймс подумал, что у него приятный смех, мужской, звучный. И Киплинг никогда не смеялся зло на чужой счет. Он сказал:

– В следующие несколько часов Теодор не только определил все кости до единой, но и разложил их по отдельным скелетам вымерших или существующих животных – только что проволокой не скрепил, – при этом без остановки объясняя, где эти животные жили, что ели, на кого охотились и как размножались.

– С тех самых пор Тедди – звезда клуба «Космос», – заметил Джон Хэй, словно не замечая, как скривился Рузвельт от своего детского имени.

Остальные, включая Генри Джеймса, принялись сыпать другими забавными житейскими анекдотами, но еще до того, как открыли четвертую бутылку, Киплинг попросил Рузвельта поделиться историей «про гризли в дакотском осиннике».

Рузвельт улыбнулся и начал рассказ. Он говорил сжато, тщательно дозируя подробности, однако история чрезвычайно позабавила Генри Джеймса. Огромный гризли был стар и близорук – почти слеп. Рузвельт, потерявший очки на спуске с крутого лесистого холма, тоже почти ничего не видел. Первым выстрелом он промахнулся.