Пятое время года. Книга первая

Пели, сливаясь, два голоса – мужской и женский, приятный бархатный баритон Дмитрия оттенял альт Лики, и так слаженно это у них выходило, словно всю жизнь вместе пели. Графиня Чернышева, правда, переглянулась с княгиней Беклемишевой, выражая всем своим обликом некоторое неудовольствие от выбранной вещи – не пристало, по ее разумению, юной барышне петь такие романсы. Но княгиня только улыбнулась, слегка пожав плечами – и было в этой улыбке и разрешение, и любование внучкой, и намек на то, что ничего страшного, в сущности, не происходит – в музыкальной комнате только свои, самые близкие. Конечно, будь то в гостиной перед всеми, она выбрала бы что-то еще более скромное, но ведь Лика поет и любимый романс отца «Не пробуждай», а в нем слова куда как более греховные. Дарья Ильинична многожды пеняла супругу на слишком вольное воспитание внучки, да разве он слушал. «Время иное, матушка, принято так, все поют», вот и весь сказ. Княгиня вздохнула и снова погрузилась в музыку – закончив один романс, Лика с Митей запели следующий.

Лишь только вечер затеплится синий,

Лишь только звезды зажгут небеса,

И черемух серебряный иней

Уберет жемчугами роса.7

Здесь основную партию вел мужской голос, женский лишь слегка оттенял его, добавляя полутона. Василий играл, не глядя в ноты, романс, хоть и достаточно новый, был ему хорошо знаком. Граф с удивлением смотрел на своего маленького брата и с еще большим – на соседскую девочку, которая вдруг стала такой загадочной красавицей. Василий Сергеевич, в сущности, не знал их обоих – взросление Дмитрия прошло без него: когда Василий был уже офицером, Митя еще даже не покинул детской. И вот теперь, нате вам – взрослый, сложившийся человек, заканчивает корпус, с отличием заканчивает, в отличие от старшего брата, который был все время glandeur, paresseux и d'ebauch'e (зд. шалопай, лентяй, повеса (фр.)), и голос хорош, и вместе они так хорошо поют, и так гармонично смотрятся. При мысли этой что-то кольнуло в сердце и отозвалось где-то внутри, в том месте, где, по мнению их приходского священника отца Михаила, гнездится душа, легкой грустью. Василий вдруг со всей ясностью осознал, насколько сам он стар и потрепан жизнью, как очерствел и омертвел той самой душой за эти годы. «Уехать, уехать, завтра же уехать в деревню, заделаться помещиком, жениться на какой-нибудь не слишком легкомысленной вдовушке, а в Москве и тем паче в столице боле не показываться. Зачем, право, такому, как он, уставшему от жизни и разочаровавшемуся, портить жизнь молодым? Был бы жив Роман, другое дело…»

Василий Сергеевич был очень привязан к старшему брату, пожалуй, даже слишком, потому так тяжело и больно воспринял его гибель. Затем и уехал тогда прочь и во все тяжкие пустился, что хотел забыться и забыть, да только, наверное, сильнее душу себе разбередил, и с отцом едва не поссорился.

Сергей Романович даже разговором не удостоил, лишь поприветствовал сухо и спросил, давно ли сын на Москву пожаловал и надолго ли, но на свой второй вопрос ответа не получил, не мог Василий вот так с кандачка говорить о серьезных вещах.

Отзвучала последняя нота, и Чернышев, легко поднявшись из-за рояля, спросил у Лики, нет ли нот «Лесного царя» Шуберта.

– Извольте, Василий Сергеевич, – девушка подала графу тетрадь. – Только у меня нет переложения Василия Андреевича Жуковского, papi поет оригинальный текст Гете.

– Благодарю, я вполне могу и по-немецки, если не возражаете, Митя, будь любезен, переверни мне страницы, – Василий снова опустился за инструмент и взял первый аккорд.

Ich lieb dich, mich reizt deine sch"one Gestalt,

Und bist du nicht willig, so brauch ich Gewalt!

Mein Vater, mein Vater, jetzt fasst er mich an,

Erlk"onig hat mir ein Leids getan.

Dem Vater grauset's, er reitet geschwind,

Er h"alt in den Armen das "achzende Kind,

Erreicht den Hof mit M"uhe und Not,

In seinen Armen das Kind war tot.8

Пел он превосходно, и удивительно шла его голосу эта трагическая баллада. Последние ноты утонули в бурной овации присутствующих, некоторые особо впечатлительные дамы утирали платочками повлажневшие глаза, и даже старый князь подошел с благодарностью.

– Хороши, Василий Сергеевич, очень хороши, у меня много хуже выходит, честное слово, – Беклемишев улыбнулся молодому графу, пожимая его руку. – По рюмочке? Настойка у княгинюшки отменная.

– Не откажусь, – Василий рад был похвале, хотя пел вовсе не для того чтобы произвести впечатление. Он сам не знал, отчего вдруг захотелось спеть самому, да еще такую грустную вещь, совершенно неподходящую к празднику. Вероятно, этого требовала его душа…