Пятое время года. Книга первая

– Оттого, милая, что сама ты еще ни в чем не уверена. Вот и мечется сердечко, и душа тоскует. После Троицы в имение уедете, отдохнешь, успокоишься. Может, там твое место, а не за монастырскими стенами. Пойдем, голубушка, гости уж к балу съезжаются. – Аполлинария Павловна встала и пошла к выходу из беседки. – Я к княгине Dolly пойду, а ты к себе ступай, успокойся, да лицо холодной водой ополосни.

И вот теперь, сидя у себя в спальне на широкой кровати, княжна Вера обдумывала слова графини, пытаясь разобраться в своих чувствах, мыслях и желаниях.

Заснула она, когда солнце уже встало, но поспать так и не удалось ни Вере, ни Лике – старый граф приказал немедля собираться и ехать в имение, в Аристово.

Глава 5

У Чернышевых тоже не спали. Разве что Василий забылся под утро тяжелым сном, упав на кровать, не раздеваясь. Был он смертельно пьян – шутка ли, два графина бренди уговорил. К тому же и день сумасшедший – с поезда на бал, да переживаний сколько. Оттого и пил. Сергей Романович говорить с сыном по возвращении из гостей не пожелал, отложил до утра, а графу не терпелось выплеснуться. Слуге по уху заехал, сам потом не помнил за что, но поутру увидев «фонарь» под глазом Семена, дал ему двугривенный на поправку здоровья. Девку, спешившую куда-то из людской, прижал было в коридоре, но тут же и отпустил – шарахнув кулаком по стене так, что горничная испуганно ойкнула и унеслась быстрее ветра. Хотел было в клуб собраться, да, посмотрев на время, махнул рукой, спросил бренди и устроился в кресле у себя в комнате. Где-то примерно через час потребовал второй графин и, вероятно, послал бы за третьим, кабы сон не сморил.

Не спал и Митя. Привезя родителей и брата от Беклемишевых, он в дом не пошел, а решил прогуляться по бульварам. Над Москвой-рекой вставало рассветное солнце, золотя купол Ивана Великого и Кремлевских соборов, и в душе у Дмитрия Сергеевича словно тоже золотой шар искрился. Хотя скорее не золотой – хрустальный, который разбить боялся неверным словом или мыслью. Давеча на балу и особенно после, в музыкальной комнате, уверился он окончательно в том, что дороже Гликерии Александровны никого в целом свете нет. «Да вот только что с этим делать? Как сама она к нему относится? Ответит ли взаимностью, или Василий ее сердце пленил? О чем они там говорили, когда ноты доставали? И не спросишь, и не узнаешь, разве что сама обмолвится невзначай, – граф облокотился о чугунные перила моста и посмотрел на икрящуюся в лучах солнца водную гладь. – Вот и она такая – искрящаяся, светлая, радостная», – подумалось ненароком, и родилась в голове юнкера мысль, может, не самая лучшая и продиктованная не только любовью, но и эгоизмом – просить у старого князя руки его внучки. Услышав от отца, что Беклемишев повезет Лику в Петербург на Сезон, Митя испугался, но не сильно – впереди было почти все лето в имении по соседству, прогулки на лошадях и пешком, катание на лодках, охота, танцы – обычные летние развлечения, во время которых он бы находился рядом с Гликерией Александровной почти неотлучно, и уж точно сумел склонить чашу весов на свою сторону, и тогда никакая столица не страшна. Да вот только нонче Василий приехал, и все планы смешал.

Нет, Дмитрий Сергеевич был очень рад возвращению старшего брата, к которому всегда относился с благоговением, чью похвалу в детстве хотел заслужить даже более отцовской – старшие братья были для маленького Мити сродни богам Олимпа из древней истории. Как радостно билось его маленькое сердечко, когда Роман или Василий снисходили до него, одаривая вниманием, конфетами или … затрещиной. Их мир был миром взрослых – запретным и сладким, к которому ему очень хотелось приобщиться. Петя же, будучи всего тремя годами старше Мити, старшим братом никоим образом не котировался, к тому же он больше времени проводил с Феей, и нянюшка говаривала бывало, что близнецы как две стороны одной медали – всегда вместе.

Митя очень тяжело переживал гибель Романа и отъезд Василия, посчитав себя преданным. Он тогда не мог никому объяснить этого чувства, но почему-то решил, что старшие братья предали и бросили именно его – Митю. Конечно, он был уже не юным мальчиком, но как раз тогда начал входить в возраст и в мужские компании старших братьев, и вот надо же – такая роковая случайность. Вспомнив о том январском утре, когда, подъезжая к дому, они с Василием увидели мчащегося к воротам коня Романа – Приама. Черный как вороново крыло жеребец был весь в мыле, поводья волочились по снегу, позади вставало алое рассветное солнце, окрашивая снег и все вокруг в этот ало-розовый цвет. «Словно кровь», – мелькнула мысль, сердце сжало от недоброго предчувствия, и Митя, выскочив из саней, рванулся коню наперерез. Схватив за узду, с трудом осадил жеребца, который стремился вывернуться, прядал ушами и ржал, будто пытаясь сказать что-то. Приама успокоили и увели на конюшню, а вскоре подъехали сани. Чужие розвальни, в которых было что-то, накрытое рогожей. Пристав остался около саней во дворе, а полицейский чин, спешившись, прошел к отцу…