Пятый жребий Богородицы

Колокол с самой удивительной судьбой, которому суждено было стать символом Звенигорода, отлили русские мастера в 1667–1668 годах на территории самого монастыря. Следы колокольной ямы хорошо сохранились в нескольких метрах от звонницы. Грандиозные работы возглавлял знаменитый «государев пушечный и колокольный мастер» Александр Григорьев, которого я уже упоминал. В работах этих принимали участие восемь его учеников и дружина мастеров Пушкарского приказа – кузнецов, подъёмщиков, молотобойцев. Самые трудоёмкие работы выполняли охранявшие монастырь стрельцы. Были дни, когда участвовало до сотни стрельцов в помощниках мастерам. Тридцатипятитонный колокол отлили за очень короткий срок – всего за 130 дней! Как это было принято в то время, мастеров за хорошую работу наградили сукном. Но вот ведь закавыка. Поднять такую махину на звонницу мог тоже умелец, мастер своего дела. Только через несколько лет в Москве нашли человека, который взялся осуществить сею задумку. Вместе со своими товарищами «московский подъёмщик Мишка Клементьев» водрузил его на площадку среднего яруса звонницы, откуда голос колокола слышали без малого три столетия. С 1671 года по роковой 1941 год разливались переливы колокольные над Москвой рекой. В трагические дни 1941-го года неудачей окончилась попытка спасти колокол. При спуске со звонницы он разбился и был переплавлен на военные нужды. Всё в этом колоколе вызывало восхищение: совершенство формы и гигантские размеры, надпись девятью рядами покрывавшая всю его поверхность и красота звучания. Именно он был изображен на звенигородском гербе. Его загадки волновали и продолжают волновать исследователей. Одна из них – составленная царём Алексеем Михайловичем и включенная в текст колокольной надписи – тайнопись была разгадана лишь в 1822 году археологом Ермолаевым, князем Львовым и штаб-ротмистром Скуридиным. Из расшифрованного текста следовало, что колокол отлит в знак особого расположения к монастырю царя Алексея Михайловича – «от любви своея душевная и от сердечного желания». Среди других замечательных колоколов можно назвать отлитые в 1672 году по царскому указу 500-пудовый Воскресный и 300-пудовый Повседневный. Автором последнего был родоначальник знаменитой династии колокольных мастеров Фёдор Дмитриевич Моторин.

Борисыч опять осмотрел стол, и, грозно насупив брови, сказал:

– Если будете сидеть, открыв рот, то более рассказывать не буду. Ну-ка всем быстро уничтожить остатки этих зверей, – он показал на гуся и поросенка.

Гости охотно принялись выполнять приказ хозяина, а тот продолжил.

– В новое время на звоннице появились богато орнаментированные колокола с изображением основателя монастыря преподобного Саввы и его учителя преподобного Сергия Радонежского, отлитые на заводах Леона Струбовщикова в 1792 году и Николая Самгина в 1831 году. В конце девятнадцатого столетия их было девятнадцать, больших и малых. От крошечного четвёртного колокольчика до 35-тонного гиганта, который энциклопедии называли одним из двух самых замечательных русских колоколов. «Два колокола замечательны по своему певучему звону: Саввино-Сторожевский в Звенигороде и другой – Симоновский в Москве». О голосе большого колокола современники говорили как о певучем, превосходном, глубоком, густом и удивительно гармоничном. Нотные записи его звучания сохранились среди рукописного наследия композитора Василенко и обладавшим удивительным слухом музыканта Константина Сараджева, героя документальной повести Цветаевой «Сказ о звонаре московском». Звенигородские звоны стали источником вдохновения для многих деятелей русской культуры. Их слышали композиторы Глазунов и Танеев. Они произвели неизгладимое впечатление на Левитана и Якунчикову. Загадки их гармоничного звучания привлекали Федора Шаляпина, который писал Горькому в Париж: «Был на днях в Звенигороде, ездил в монастырь преподобного Саввы… два дня лазил на колокольню и звонил во все колокола!». Все, – генерал встал, – Хватит баек на сегодня. А то весь праздник заговорим. Давай девчонки сладкий стол. Мой приказ. Кто сегодня начнет сказки травить, того на мороз!

Со смехом все поддержали тост, и праздник вошел в обыкновенное праздничное русло.

«Сия вся угреша сердце мое!» (Николо-Угрешский монастырь)