Piccola Сицилия

Однако никто не может просто снять с себя свое прежнее «я», словно платье. Сперва кажется, что старая личность исчезла, а потом она возвращается; мы взрослеем циклами, как накатывает море – вперед и назад, и никто не видел маленькую сиротку, которую Ясмина все еще носила на дне сердца. Сиротка выныривала из тайника ночами, когда Ясмина лежала одна в темноте, и чувство полноты жизни, которое давала ей беременность, вытеснялось более давней мелодией – пустоты, голода и бедности. Она приходила без предупреждения, вызванная мимолетной мыслью, – например, когда Ясмина сравнивала себя с другими женщинами, услышав за окном свадебную мелодию.

Ясмина с детства любила свадьбы. Девочкой она подражала походке невесты – напряженно-горделивой, вызванной страхом наступить на подол. Она была уверена, что в один прекрасный день такой поступью пройдется и она сама. Ясмина упражнялась тайком перед зеркалом, накинув на себя простыню, и каждый раз на нее накатывало ощущение ничем не замутненного счастья. Жизнь простиралась впереди бескрайним полем бесконечных возможностей.

Но в это лето, когда началась пора свадеб, она осознала, что судьба ее отныне иная. Для нее существовал лишь один мужчина, и он ушел. Она соединялась с Виктором, лежа в постели и трогая себя так, как трогал ее он, а за окном звучали танцевальные мелодии… потом засыпала, мокрая от пота, а во сне расправляла крылья и летела через море в Сицилию, где брела по пыльным улицам, по зеленым холмам и старым деревням, через войну и разруху, разыскивая своего возлюбленного. Она встречала странных людей, рассказывавших, что видели его, – то были отвратительные старцы и нежные ангелы. Иногда она и сама видела его. Один раз он стоял у стены, с завязанными глазами в ожидании расстрела, один раз лежал голодный в окопе, один раз был заперт в старом доме, но он всегда был живой. И, проснувшись, она знала, что он вернется. Возможно, раненый, но она его выходит.

И она не придавала значения словам, иногда вырывавшимся у Альберта:

– Мы должны быть готовы к худшему.

Мими тогда била пальцами по его губам и тихо шипела:

– Не говори так! Porta sfortuna, это приносит несчастье!

Но Ясмина знала, что жизнь Виктора зависит не от слов Альберта. И не от молитв Мими. И уж точно не от немцев. Нет, только ее любовь решала, быть ему живым или нет. Пока ее сердце бьется для него, будет биться и его сердце. В этом она была так уверена, что Мориц даже не пытался вернуть ее в реальность. В случае Ясмины воображение определяло реальность, а не наоборот, как у большинства людей. Если кто-то высмеивал ее как мечтательницу, она говорила только:

– Если твои мечты не сбываются, значит, они недостаточно сильные.

Внутренний мир Ясмины был ее сокровищем, ее тайным царством, ее превосходством над низостью мира.

* * *

Женщины из их квартала писали мужьям, ушедшим воевать. Во Францию и в Италию, на Мальту и в Грецию. Но Ясмина не знала, куда ей писать. И однажды, ничего не сказав родителям, она отправилась в призывной пункт Армии Свободной Франции на рю де Напль, чтобы навести справки о Викторе. Там толпились молодые мужчины, курили, ожидая отправки, – мусульмане и французы, но офицеры были исключительно французами. На стене висел портрет Шарля де Голля. Non, Mademoiselle, désolé, имени вашего брата нет в списках, сказал долговязый офицер. Ah bon, en Sicile? Non, Mademoiselle, этого я не могу вам сказать, c’est secret défense, может, вам лучше спросить у американцев, Mademoiselle, au revoir.

И Ясмина пошла в «Мажестик», где устроили штаб-квартиру американцы. Там все выглядело как раньше, только звучало иначе. Офицеры были дружелюбны, почти расслабленны. Name? Division? No, Miss Sarfati. Free French? Они проследовали туда позднее, hopefully. Ах, ваш брат агитатор? Скаут? Переводчик? Итальянец? Oh, well, может быть, он работает на Secret Service. Где их бюро? Нигде, Miss Sarfati, никакого бюро, разумеется, не существует, как не существует и самого Secret Service, и если ваш брат служит там, то он тоже не существует. Вы понимаете меня? Sorry, I gotta go.

Ясмина потерянно стояла в холле, где никто не говорил на ее языке, одна со своей любовью, не имеющей права на существование, к человеку, которого не существует.

* * *