Piccola Сицилия

Мориц поймал себя на желании, чтобы Виктор не вернулся никогда, чтобы его убили и похоронили. Одна немецкая пуля – и чары будут разрушены. Но тут же устыдился этой чудовищной мысли и отогнал ее. Но еще до того, как рассвело, мысль вернулась снова, сильнее и ярче прежнего. Что-то внутри сотрясало прутья его клетки, просилось на свет, тосковало по запаху Ясмины, по ее телу. Он хотел любить и быть любимым, преодолеть глухоту и ощутить жизнь во всей ее полноте, выходящей из берегов. Проклятая война запорошила его сердце пеплом. Даже когда он проломил корсет армейской дисциплины, освободив Виктора, им двигала мораль, но никак не чувства.

Но с Ясминой все было иначе. Когда он видел ее с Жоэль, сердце его оживало. Столько любви и нежности может дать ребенку только прекрасная мать. Любовь, которой его самого лишили задолго до начала войны, сослав в изгнание мужского одиночества.

* * *

А потом появилась Сильветта. Она возникла неожиданно, как весна на проспекте де Картаж, которая так и брызнула из цветов и прогнала апрельскую промозглость. Она пришла с Леоном, который по пятницам забирал недельную выручку. Деньги хранились в сейфе, который Леон велел установить в чердачной кладовке Морица, там он был спокоен за них. На девушек за кассой надежды мало, того и гляди умыкнут франк-другой, а немцу, которого он укрыл, Леон доверял.

– Почему именно я? – спросил Мориц.

– Потому что вы немец, – рассмеялся Леон. – На ваше слово можно положиться!

Но Мориц догадывался об истинной причине – он не позволил бы себе обмануть своего покровителя.

В эту апрельскую пятницу Леон появился в кинотеатре не один, как обычно, а в сопровождении жены. Это был один из тех весенних дней, когда солнце светит с такой неожиданной силой, будто хочет перепрыгнуть через время года и, поколебавшись на границе зимы и весны, сразу переходит к лету. В широкополой голубой шляпе и темных очках Сильветта сидела на пассажирском сиденье «альфа-ромео», словно богиня экрана. На взгляды мужчин она, казалось, не обращала внимания. Мужчины оборачивались и наверняка свистели бы вслед, не будь она женой Леона, с которым лучше не связываться.

Мориц стоял в тени у входа в кинотеатр и беседовал с кассиршей. Здесь была самая дальняя точка его дневных перемещений, здесь он мог подышать воздухом, внимательно следя за проспектом, не покажется ли полицейский или военный.

Леон поздоровался и пошел наверх, чтобы забрать деньги. Дело близилось к вечеру, через два часа начинался Шаббат, а жена еще хотела купить себе летние туфли. Мориц робко помахал ей. Сперва казалось, что она не заметила его жеста, однако когда он отвернулся, Сильветта вышла из машины и со скучающим видом приблизилась к нему. Равнодушие ее было показным – эта женщина пребывала в постоянном ожидании чего-то. Но после исчезновения Виктора в ее жизни происходило не так уж много.

– Ça va? – сказала она небрежно, будто просто шла мимо, легкой поступью танцовщицы.

– Oui, Madame, bonjour, – вежливо ответил Мориц.

Сильветта оглядела его. И, перейдя на итальянский, принялась болтать с кассиршей о ерунде, Морица она перестала замечать. Он молчал, как обычно, когда сталкивался с человеком, не знающим, кто он такой на самом деле. Леон уверял, что не проговорился жене про своего киномеханика. Женщинам нельзя доверять, говорил Леон, они обожают подобные истории и не удержатся, чтобы не поделиться с подругами.

– Как дела у Альберта? – спросила вдруг Сильветта, повернувшись к Морицу.

Он постарался ответить как можно короче:

– Есть прогресс. Каждый день чуточку лучше.

Судя по взгляду, ответ ее не устроил, поскольку сам Альберт ее не особо интересовал. Ей хотелось знать, какие отношения связывают Морица с Альбертом.

– Если бы Виктор вернулся, – вздохнула она, – Альберт бы мигом встал на ноги. Здоровье ведь исходит из сердца. Я знала людей, которые умерли от горя, хотя физически с ними было все в порядке.

Мориц кивнул.

– А вы, Мори́с, как вам нравится на чердаке? Не одиноко ли вам там наверху?

– Нет, спасибо, все хорошо.

– Ага.

Он попробовал улыбнуться. Запах ее духов смущал его. Розы и мускус.

– А ваша семья, вы по ней не тоскуете?

– Тоскую, конечно.

– Триест, верно?

– Да.

– Ага.

Не часто увидишь женщину, которая расспрашивала бы с таким любопытством и смотрела бы при этом так скучающе.

– У вас нет детей?

– Нет, синьора.

– Вам надо бы здесь осмотреться. Нигде вы не найдете женщин красивее здешних. – Она сделала короткую паузу и возобновила напор: – А с виду вы совсем не похожи на итальянца.

– Да?

– Леон сказал, что ваш отец из Польши.

– Да.

– Ага.

Она разглядывала его так, что Мориц засомневался, не посвятил ли все-таки Леон свою жену в истинное положение дел. Каждый ее вопрос казался ему маленькой провокацией, а в улыбке крылось что-то насмешливое, недоверчивое, вселявшее неуверенность, – и этого она и добивалась, судя по всему.