Пифагор

   — Кто ты, братец? — спросила Мия, с интересом оглядывая своего спасителя.

   — Я Гиппас, сын Теогена.

   — А я Мия, дочь Родопеи. Как хорошо, что ты прогнал эту страшную женщину. Так, наверное, выглядели сёстры Грайи.

   — О нет! — возразил Гиппас. — Грайи были добрыми старицами — ведь они делились друг с другом единственным глазом, а эта скорее напоминает Горгону, которую изображают на городских воротах, чтобы отгонять неприятеля.

   — А куда мы идём?

   — Разве это важно? Главное, что ты меня не гонишь. Я же готов за тобой хоть в страну гипербореев.

   — Но откуда ты? Ты кротонец?

   — Я из Метапонта. Слышала о таком городе?

   — Немного. Из Метапонта Эпей, построивший троянского коня.

   — Да. Мои сограждане этим гордятся, но должен тебе сказать, что это выдумка. Моему городу не более двухсот лет, а Троянская война древнее на три столетия времени сочинителя басен о Трое.

   — Ты имеешь в виду Гомера?

   — Да. Мой учитель ценит Гомера как поэта, но полагает, что лучше бы ему старины не касаться. Довольно об этом. Лучше скажи, как ты здесь оказалась?

По выражению лица девушки Гиппас понял, что его вопрос привёл её в смятение.

   — Я жила с матерью в Дельфах, — начала она. — Нет, не в святилище, а ниже, в ущелье, где Кастальский ключ. Однажды, когда я была ещё ребёнком, мать показала мне издали моего отца. Он стоял у порога храма, беседуя с Фемистоклеей.

   — Кто это? — спросил Гиппас.

   — Великая пифия, уста для откровений Аполлона и хранительница его тайн. Она покровительствовала матери, почему-то называя её египтянкой. Любила меня. Её высохшие ладони пахли мёдом. Когда мне исполнилось двенадцать, мать захотела посвятить меня Аполлону. Сейчас я могла бы сидеть на треножнике, но Фемистоклея воспротивилась и сказала: «Пусть не заглохнет корень Астрея». Так она по-своему называла моего отца. Я уверена, что на смертном ложе она взяла у матери обещание отправить меня сюда, к Пифагору...

   — Так ты дочь Пифагора?! — вскрикнул Гиппас.

Девушка с удивлением подняла глаза, не понимая, что могло так взволновать её спасителя.

   — Мать послала меня с кормилицей и двумя рабами. Но на наш корабль напали пираты, и я бросилась в море — ведь я хорошо плаваю. Так я оказалась одна на чужбине. Надеялась заработать на дорогу пляской.

   — Мой учитель ценит пляску и музыку, — вставил Гиппас. — Если бы ты слышала, как он божественно играет на кифаре.

   — Я вижу, ты им гордишься. Кто он?

   — О нет, я не произнесу этого имени. Ибо какой смысл в имени того, кого я никогда не видел. Незадолго до встречи с тобой я шёл по берегу и увидел дремлющего старца, наверное рыбака. Как прекрасно было его лицо с высоким лбом! И я подумал: «Был бы мой учитель похож на него...»

   — Я тебя не понимаю. Учитель — и не видел?

   — Да, учитель не открывает своего лица.

   — А мне Пифагор не открыл дверей своего дома, — с горечью проговорила Мия. — Теперь я одна.

   — Нет, не одна, — возразил Гиппас неуверенно. — Видимо, твоего отца не было в городке, и потому двери не открылись. Идём со мною в Метапонт. Ты там успокоишься.

«Дочь Пифагора... — думал Гиппас. — Какую же шутку со мною сыграла судьба».

Решение

Уже на следующую за уходом скифских гонцов ночь на персидский лагерь был совершён первый стремительный набег. Забросав вал тучей стрел, скифы удалились на своих быстрых рыжих лошадках.

— Вот тебе и скифские дары, — сказал Дарайавуш Мегабазу.

На этот раз сатрап не нашёлся что ответить.

Набеги повторялись едва ли не каждую ночь. Число убитых и раненых множилось. Одним из первых пал Тит. Осторожный и храбрый, он попал в засаду. Скифы пытались отрубить голову — ведь только принёсший голову убитого получает у скифов свою долю добычи, — но Адраний, бросившийся на врага с бешеной отвагой, вытащил тело друга из скифского аркана и, унеся из лагеря, закопал его и накатил на могилу огромный валун.

Подходили к концу запасы продовольствия. Воины начали поедать сусликов и мышей. Тела покрывались красными пятнами. Начались повальные болезни.

Как-то ночью из находившегося неподалёку стана скифов раздался крик. Дарайавуш попросил Гаубураву выяснить причину переполоха. Оказалось, что через скифские посты пробежал заяц и за ним была устроена шумная погоня, в которой участвовал весь скифский лагерь, словно это было происшествие мирного времени. В другой раз скифы учинили какое-то игрище и метались на конях перед своим лагерем, вырывая друг у друга козла.

Выслушав Гаубураву, Дарайавуш покачал головой:

   — Не иначе как эти дикари хотят вывести нас из терпения. Они над нами издеваются, понимая, что мы бессильны им помешать.

   — Позволь дать тебе совет, Дарайавуш, — произнёс Гаубурава. — Дождись следующей ночи и, как обычно запалив огни, оставь лагерь вместе с больными, ранеными и ослами на привязи, чтобы те ревели. Этим людям объяви, что, пока ты будешь совершать нападение на скифов, им надлежит охранять лагерь. Тем временем с теми, кто сохранил силы, иди к Истру, пока ещё не разрушен мост и путь туда не преградили враги.

Царь тяжело вздохнул.

   — Да будет так, — произнёс он и призвал к себе начальников отрядов, чтобы отдать распоряжение.

«Сам сказал...»