Пифагор

Поднимаясь по склону холма, Пифагор остановился под сосной с коралловой в солнечном свете корой. Изогнутые ветви указывали путь к громоздившемуся впереди хребту. В его разрыве, заросшем более тёмным лесом, угадывался перевал.

Последний раз Пифагор бродил по лесу на Кипре. Но там хвоя была голубой, а сосны дружески чередовались с кедрами. Здесь же, в Силле, с соснами и их сёстрами пихтами братался красавец можжевельник. Пифагор сорвал веточку и вдохнул всей грудью острый и сильный аромат. «Почему это дерево вечнозелёное, — подумал он, — а многие другие замерзают и теряют листья? Наверное, этому можно отыскать объяснение? Не родились ли пихта и её сёстры теплокровными, подобно людям и другим животным? Или, может быть, в их корнях и стволе избыток влаги?»

Пифагор никогда всерьёз не занимался жизнью растений, хотя всегда к ним тянулся. В Вавилонии, где прошли годы учения, не было лесов, а для его выросших в низинах учителей, жрецов храма Бела, лес был грозной стихией, населённой чудовищами, местом, где сын бога или богини мог в схватке с ними показать удаль. Он вспомнил завораживающую поэму о Гильгамеше, которую сразу оценил как высшее из проявлений человеческого духа. Строки не приходили на память, язык забывался, но оставалось ощущение чуда. «Победа Гильгамеша над владыкой кедрового леса обернулась для него гибелью. Геракл чем-то похож на Гильгамеша, ибо он тоже борец с враждебной природой, но рядом с ним не было дикаря Энкиду, этого человека природы. Он один — так же как я. Моим Энкиду мог бы стать Залмоксис, молодой вождь. Но между нами леса — и эта Силла, пронизанная солнечным светом, и ждущий меня впереди страшный лес тирренских Апеннин, который именуют Циминским, и чащи в безвестных далях за Альпами, названия которых не ведает ни один из эллинов. К Залмоксису, в страну гипербореев, где хлопьями падает снег и весною пляшут олени, стремится моя мысль. Почему ты не даёшь о себе знать, мой мальчик? Ведь ты слышал меня, когда я плыл на корабле! Восприми же мой голос и теперь, когда к нему не примешивается ни один посторонний звук! Я в лесу близ Кротона. Я на время оставил школу, которую там создал, и свободен от дел. И мысленно я с тобой».

Переселение

В это лето послы царя царей Дарайавуша двигались по Фракии от племени к племени, призывая посылать молодых воинов в персидское войско и угрожая разорением тем, кто этого не сделает. В страхе перед персами, скорыми на расправу, свои отряды к назначенному месту сбора послали даже могущественные пеоны. Только крестонеи осмелились не выполнить приказа чужеземцев. На собрании старейшин слепой певец, перебирая струны кифары, пропел о Залмоксисе, крестонее, взятом в плен эллинами и овладевшем их знаниями, о знаке медведя на его груди, о глазах, сверкающих, как звезды, о том, как Залмоксис уже однажды спас свой народ от беды, спасёт его и сейчас, если призвать его всем народом.

И были принесены кровавые жертвы. На копья подняты трое юношей. И Залмоксис вновь явился к своему племени. На его груди ярился медведь с зияющей пастью. И, видя дальше не только людей, но и орлов, он приказал мужам вместе с жёнами и детьми сняться с места, чтобы поселиться там, где не будут угрожать ни эллины, ни персы. И не было в племени ни одного, кто усомнился бы в правильности такого решения.

Переправившись через Данастрий, крестонеи выпрягли коней и стали лагерем. Приказав поставить охрану, Залмоксис уединился в крытой повозке и прилёг. От многих суток непрерывного движения голова гудела как котёл, и он сразу погрузился в сон.

Пробудившись среди ночи, Залмоксис откинул полог. Луна гляделась в реку, и её отражение дробилось в ряби волн, обтекающих вбитые в дно сваи. Это было всё, что осталось от разрушенного моста.

Внезапно Залмоксис вспомнил стишок Пифагора:

Не допускай ленивого сна на взор утомлённый,
Доколе не дашь ты ответа на три вопроса —
Сделал я что, чего не свершил и что остаётся, —

и задумался: «Этот день стал для меня и моего народа переломным. Там, за мостом, осталась земля, столетия возделывавшаяся крестонеями, могилы отцов и дедов, а здесь заселённая кочевниками, не знающая плуга степь, но ведь иного выхода не было. А как примут нас эти кочевники, не раз вторгавшиеся через Данувий и опустошавшие наши поля? Конечно, сейчас им не до нас. Огромное персидское войско уже, должно быть, перешло Данастрий и находится где-то близ Ольвии. А что, если нам двинуться к порогам Данаприя, где скифы хоронят своих царей, и предложить им помощь в войне с Дарайавушем? Выше порогов обитают данники скифов, чуждые им по языку и обычаям племена. Неужели среди их лесов не отыщется места для наших женщин, детей и стариков? А мы, воины, оплатим эту землю своею кровью, а если понадобится — и жизнью».