Пифия-2. В грязи и крови

Теперь Гончая смогла разглядеть его лицо: глубокие морщины вокруг рта, необычайно светлые, внимательные глаза, обильная седина в криво остриженной, измазанной грязью бороде.

– Ешь давай, поп, – усмехнулась девушка и, подавая пример, вонзила зубы в свою половину добычи. Крысиное мясо оказалось жестким, горелым снаружи и сырым внутри. Но вполне съедобным.

Когда Гончая снова взглянула на священника, то с удивлением обнаружила, что тот так и не притронулся к своей порции. Вместо этого он неожиданно спросил:

– Как тебя зовут, сестра?

– Кто как, – ответила она с набитым ртом. – Гончая, Катана, даже Валькирия.

Сейчас все эти прозвища казались ей чужими и бессмысленными.

Священник поморщился.

– Это все клички звериные. А настоящее имя, человеческое?

– Человеческое, – повторила за ним Гончая. Перед ее мысленным взором всплыло лицо Майки с изумленно вытаращенными глазенками: «У каждого человека должно быть имя!» Это была их общая сокровенная тайна. Уже более десяти лет, с тех пор как сбежала от матери, Гончая не произносила свое настоящее имя вслух.

Она покосилась на закованных в цепи пленников, жадно пожирающих крыс и вырывающих друг у друга еще недоеденные тушки, затем снова обернулась к священнику.

– Где ты здесь видишь людей?

– Прямо перед собой, – не моргнув глазом, ответил тот.

Гончая сплюнула ему под ноги густую, темную от крови слюну.

– Ошибаешься, поп. Я уже три дня как мертва.

Развивать свою мысль она не стала: молча уселась на землю, спиной к надоедливому проповеднику, и принялась грызть жесткое, безвкусное мясо.

* * *

Работа пленников заключалась в том, чтобы рыть и нагребать вырытую землю в привязанную к вороту бочку. Не копать, а именно рыть, потому что то, чем занимались посаженные в яму люди, нельзя было назвать копкой. Ни лопат, ни каких-либо других инструментов у них не было. Некоторые счастливцы довольствовались пробитой солдатской каской, крышкой от кастрюли или какими-то ржавыми кривыми пластинами. Те же, кому этих железяк не досталось, ковырялись в земле голыми руками. Когда бочка наполнялась, ее вытаскивали из ямы, опорожняли, затем спускали вниз, и все повторялось.

За закованными в кандалы рабами придирчиво наблюдали надсмотрщики, восседающие на опущенных в яму лестницах, и если замечали того, кто, по их мнению, трудился недостаточно усердно, немедленно наказывали провинившегося ударами длинных, скрученных из сыромятных ремней бичей. Поначалу свист хлыстов и крики раненых рабов слышались часто, но со временем надсмотрщики подустали махать своими кнутами, и число наказаний заметно снизилось.

Гончая не столько рыла землю, сколько изображала работу, но делала она это убедительно, поэтому избежала экзекуции, а рыжий напарник, хотя и старался изо всех сил, получил-таки несколько ударов кнутом. Самым неудачным для парня оказался последний удар – хлестнувший ремень рассек бедняге кожу на спине и ободрал шею. Но вместо того чтобы беречь свою шкуру, Рыжий задался целью непременно выяснить, куда он попал.

– Где мы? Что это за место? – приставал он с одними и теми же вопросами к другим пленникам.

Те хмурили лица и отмалчивались, а один даже влепил парню затрещину, но, в конце концов, прикованный к попу хромоногий старик не выдержал.

– У сатанистов. Не понял, что-ли?

– У сатанистов, – повторил за ним Рыжий. – Это те, которые за дьявола?

Старик кивнул.

– Харон у них главный. Еще Коготь есть, все рядом трется. Других не знаю.

– А чего им надо? – не унимался сталкер.

– Чтоб мы сдохли, вот чего! – ответил старик и сплюнул. – Яму эту копать заставляют, чтобы, значит, до ада добраться. Замысел, видишь, у Харона такой. В гости к Сатане захотел. Думает, тот его к себе на трон посадит!

Хромой говорил все громче. Он видимо забыл, что охранники могут его услышать, и вскоре поплатился за это. Звонко взвизгнул кнут, витой конец хлыста вспорол ветхую одежду старика, а вместе с ней и кожу на его согбенной спине.

– Работай, раб! – донеслось сверху.

Рыжий испуганно ахнул и принялся остервенело царапать ногтями неподдающуюся землю, а хромой втянул голову в плечи и отполз в сторону, но работать так уже и не смог, даже несмотря на новые удары, которыми его осыпали надсмотрщики. К концу дня старик совершенно обессилел от беспрестанных побоев, ничком повалился на землю и больше не двигался.

Видимо, расправы над пленниками у сатанистов были в порядке вещей, потому что никто из рабов даже не взглянул на лишившегося чувств товарища по несчастью. Только священник подошел к избитому напарнику, опустился возле него на колени и что-то забормотал на своем непонятном языке. Поп просидел возле старика, пока тот не перестал дышать. Почему тюремщики не стали бичевать отца Ярослава, так и осталось для Гончей загадкой.