Пик правды

А ведь ослаб Миша, на самом деле ослаб. Хованский пристально разглядывал сидящего перед ним старого приятеля. Действительно старого. Сколько лет они уже знакомы? Еще с начала девяностых. Да и по возрасту уже оба немолоды. Совсем немолоды. Как ни крутись, в любом случае скоро на пенсию, что одному, что другому. Только, конечно, хорошо бы на эту пенсию выйти с почетом и уважением. По нынешним временам прибыток от них не шибко большой, но иногда какую-то пользу извлечь можно. А вот если ты на пенсию не вышел, а вылетел, причем вылетел пинком под зад, тогда ни на что хорошее точно можно не рассчитывать. Более того, куча обиженных тобой недоносков тут же, осмелев, высунут нос и начнут вынюхивать. Вынюхивать и копать. В результате могут накопать что-нибудь такое, что последние годы жизни придется провести не в одиночестве в своем загородном доме, а в месте более людном, но гораздо менее комфортабельном.

— Я общался вчера с руководством, — продолжил между тем Михаил Андреевич. — Мне напрямую заявили, что прикрывать меня не будут. Но и топить тоже. Позиция у них такая — еще немного выждать и посмотреть, как будут реагировать смежники, прежде всего ваша контора. Ты же знаешь, в Москве у наших с вашими взаимоотношения сложные. Да они там у всех сложные. Все так боятся упасть, что только и делают, что балансируют. Так просто не придешь, не договоришься.

— Ну да, ко мне-то прийти оно, конечно, проще, — хмыкнул Хованский. — Только что толку? Вот пришел ты ко мне, Миша, что ты теперь от меня услышать хочешь?

— Не знаю, — Локотков уныло пожал плечами, — уже и сам не знаю. Мне дали понять, если дело пойдет в суд, на этом моя служба окончена.

— А что суд? — удивился Дмитрий Романович. — Ну посудит немножко, даст твоим стрелкам года по три. Так они из этого срока до суда год уже под домашним арестом отсидеть успеют, а остаток им по УДО[8] скинут.

Михаил Андреевич угрюмо молчал, стиснув уже почти побелевшие от напряжения губы. Хованский отчего-то вдруг подумал, что охоту хорошо было бы совместить еще и с банькой. Что может быть лучше — распариться как следует, а затем выбежать на мороз и с разбега окунуться в белоснежный рыхлый сугроб? Главное, чтобы у Миши сердечко все эти банные процедуры выдержало. В зимовье ведь скорую помощь не вызовешь, разве что вертолет. Вертолет. Хованский нахмурился и взглянул на часы. Должно быть, уже на подлете. Скоро вся эта катавасия кончится. Изотов вернется, и все будет так, словно ничего и не было.

— Это тебе вместо валидольчика. — Раскрыв лежащую перед ним на столе папку, Дмитрий Романович извлек из нее несколько листов бумаги и небрежно толкнул их в сторону посетителя. — Почитай. Думаю, тебе полегчает.

— Это что? — Локотков накрыл листы тяжелой ладонью. — Так скажи, я очки в кабинете оставил.

— Это, Миша, результаты доследственной проверки по факту применения твоими сотрудниками табельного оружия и последовавшей в результате их действий гибели гражданина Ушанкина Юрия Дмитриевича.

— И что? — Локотков торопливо выхватил нижний лист бумаги и прищурился, вглядываясь в строки, следующие после отпечатанного заглавными буквами слова «УСТАНОВИЛ».

— Старый ты уже стал, Миша, даже бумажку прочесть не можешь, — беззлобно констатировал Хованский. — Официально картинка такая: в результате доследственной проверки установлено, что оружие применено правомерно, в связи с этим в возбуждении уголовного дела по факту смерти гражданина Ушанкина отказано. Ну а против самого Ушанкина возбуждаемся по полной программе. Там ведь букет красивый: разбой, причинение телесных повреждений, сопротивление сотрудникам.

— Это… это… — не находя слов, Михаил Андреевич потряс листом в воздухе.

— Это называется подсветить нужное, а остальное убрать в тень, — усмехнулся Хованский.

— Дима! — Локотков поднялся со стула, на лице его вдруг появилось необыкновенно торжественное выражение. — Я даже не знаю, что сказать тебе. Ты такое сегодня дело сделал. Хорошее дело!

— Хорошее? — Дмитрий Романович тоже вскочил на ноги. — Ты это называешь хорошим делом? А то, что вы парня за четыре рулона обоев пристрелили, ты тоже хорошим делом назовешь?

Хованский с силой ударил кулаком по столу.

— Не отвечай мне. Лучше молчи, — от ярости его губы начали дрожать, а голос явно вырывался в приемную сквозь плотно закрытую дверь кабинета. — Ты когда говорить начинаешь, мне все эти бумажки порвать хочется и приказать, чтобы новые написали. Не эту всю галиматью, а так, как оно на самом деле было. А как было, ты и без меня прекрасно знаешь, и знаешь, что стрелков твоих сажать надо, а заодно и старшего группы. А мы, чтобы вся эта чушь красивее выглядела, чуть ли не героев из них лепить будем.

Уже пришедший в себя Локотков словно веером помахал зажатым в руке листом бумаги перед лицом Дмитрия Романовича.

— Выговорился? Полегчало? — негромко спросил он, возвращая документы Хованскому. — Ты что, думаешь, я сам ничего не понимаю? Только криком сейчас уже ничего не изменишь. Поздно нам с тобой кричать, Дима. И в этой конкретной ситуации поздно, да и вообще.