Пикассо

Сохранился плакат, выполненный Пикассо для таверны, где изображена группа элегантных посетителей — дамы в платьях с кринолинами и джентльмены во фраках и цилиндрах, сидящие с кружками пива на террасе перед фасадом готического здания. Плакат выполнен в стиле Уолтера Крейна: фигура, похожая на Джона Булла, стоит среди дам на заднем плане. Это полотно Пикассо — романтическое видение художником богемы, преднамеренно исполненное в консервативном духе и не имеющее ничего общего с анархистским реализмом, свойственным картинам Нонела. Позднее, в 1902 году, появится менее стилизованный вариант аналогичной картины, подписанный одной буквой П. Это будет карандашный портрет завсегдатаев кабачка, сидящих вокруг стола и курящих трубки. На переднем плане восседает сам Пикассо с черными непричесанными волосами, неопрятной бородкой, в большой шляпе, в пальто и с тростью в руке. Позади него грустное с изящными чертами лицо Пере Ромеу, курящего тонкую изогнутую трубку. Рядом — художник Анхел Ф. де Сото, Хаим Сабартес и еще двое. Картину дополняют огромная собака и надпись вверху: «Вино и закуски — в любое время». На всех изображенных одежда незамысловатого покроя, хотя и не без налета дендизма — простые, широкие, темного цвета куртки, жилеты, сужающиеся книзу штаны и темные шляпы. Так одевались обычно агитаторы-анархисты, слывшие за героев среди рабочих. Сохранился прекрасный портрет Касаса того периода работы Пикассо, на котором тот представлен в аналогичном одеянии. Хотя Пикассо был слишком увлечен живописью и потому не проявлял большого интереса к политике, стиль одежды, отличавший его от буржуазии, импонировал ему. С ранних лет Пикассо обнаруживает сострадание, которое роднило его с простыми людьми и побуждало к общению с теми, кто не принимал существующей социальной системы, порожденной алчностью и высокомерием богатых и нуждой бедных. Вместе с тем политика являлась для него чем-то, лежащим за пределами его понимания; язык политиков был не знаком ему так же, как и речь редких племен. В основе политических воззрений завсегдатаев кабачка «Четыре кошки» лежал главным образом каталонский сепаратизм. По одной этой причине их политические теории не могли интересовать человека, приехавшего из другой провинции. Кроме того, Пикассо убедился в том, что анархистским взглядам, которые инстинктивно находили отклик в его душе, не хватало искренности, особенно когда они исходили от такого богатого дилетанта, каким являлся Русинол, абсолютно ничем не рисковавший при произнесении своих ниспровергающих все и вся речей.

В душе Пикассо более глубокий отклик находили слова молодого писателя-анархиста Хаима Бросса, призывавшего к «беспощадной борьбе со снобизмом в искусстве и в жизни», которая ведет к торжеству над «фарисейством и буржуазией». В статье, опубликованной в «L’Avenue» в январе 1893 года, этот глашатай анархии писал: «Человек… достигает такого состояния, когда он не может мириться с малейшими препятствиями на пути его мысли, и в этом переживаемом им трансе ничто — ни мир, ни идол и никакое другое создание, человеческое или божественное, — не может помешать абсолютному освобождению его личности. Кое-кто, возможно, усмотрит в этом разрушительную направленность духа, забывая о том, что дух отрицания сливается со стремлением к утверждению и, преобразившись, вновь обретает утраченную силу». Эхо этого призыва отозвалось в оброненной Пикассо фразе сорок лет спустя: «Мои творения — это итог разрушения».

Именно из этих взглядов сложилось мировоззрение, которое много лет спустя связало судьбу интеллигенции Барселоны с республиканцами, когда после начала трагической гражданской войны 1936 года над их идеалами нависла угроза. Точно так же поступил Пикассо. Когда революции, войны, диктатура становились реальностью, он не мог оставаться безразличным.

Пикассо потребовалось немного времени, чтобы завоевать глубокое уважение своих друзей, посещавших кабачок «Четыре кошки». «Говорят, он не словоохотлив, но отличается поразительно точными суждениями. Его новые знакомые тут же становились или его друзьями, или противниками». Его тонкий юмор мог быть разящим, но этот новый завсегдатай кабачка мог безудержно смеяться и над доброжелательными остротами в свой адрес. Его самыми близкими друзьями в этот период становятся художники Себастиа Хуниер-Видал, с которого он сделал много портретов, энергичный и необыкновенно талантливый Нонел, коллекционер Карлос Хуниер, скульптор Маноло Уге, братья Анхел и Матео Фернандес де Сото, автор исключительно талантливых рассказов Ревентос, поэт Хаим Сабартес и Карлос Касагемас, вместе с которым Пикассо вскоре отправится в Париж.