Пике в бессмертие

Зарулил машину на место. Механик улыбается. А у меня чувство такое, что хочется громко кричать от радости. Вылез из кабины. Иду по аэродрому в комбинезоне, шлеме, унтах, планшет сбоку висит. Сам себе кажусь героем. Митрофанов выстроил всех, кто был в это время на аэродроме, и скомандовал:

— Сержант Бегельдинов, два шага вперед! Я сделал два шага и застыл.

— За отличный полет по кругу объявляю Вам благодарность. — Служу Советскому Союзу! — А у самого в душе все ликует. Вновь полеты по кругу, потом на фотобомбометание. О нем следует рассказать подробнее. Наш полк стоял в деревне на опушке леса. «Ильюшины» взлетали с замерзшего болота. Бойцы аэродромного обслуживания маскировали их еловыми ветками.

Нас с Чепелюком еще не пускали в бой. По утрам мы с завистью провожали в воздух бывалых летчиков. Днем, набрав положенную высоту, вводили свои штурмовики в крутое пике и яростно атаковали полузанесенные снегом танк и пушку. Атаковали, но не стреляли. Роль пушек и пулеметов выполняли фотокамеры. Рассматривая проявленную пленку, командиры судили о результатах наших полетов.

Через несколько дней нас начали тренировать строем в составе пары и звена. Это очень важно — уметь строго держаться в строю.

Самый памятный день

Наконец-то наступил тот самый памятный день. Он остался во всей моей жизни навсегда — семнадцатое февраля 1943 года, когда я услышал долгожданную, заветную команду:

— По самолетам!

Прозвучала она не так торжественно, как себе представлял, как она, может быть, тысячи раз звучала в моих мечтах там, в оставшихся позади, летных училищах, наверное, еще и в аэроклубе. Командир полка майор Митрофанов отдал ее, как показалось мне, уж слишком по-будничному обыденно, будто посылал нас на уборку картофеля. Нет, не так я представлял свой первый вылет за линию фронта, на штурмовку объектов и живой силы противника... Ну что же, неважно, как произнесена, важно, что отдана:

— По самолетам!

Я кивнул механику. Тот махнул рукой.

Самолет на старте. Здесь уже вся девятка. Ведущий наш комэск Пошевальников, он запрашивает разрешение на взлет. Разговор командира с дежурным у меня в наушниках.

Мотор набрал обороты, вошел в ритм. Я подвигал ручкой управления элеронами, погонял мотор на пределах. Пошевальников явно наблюдал за мной, фиксируя каждое движение машины новичка. Он-то сам, наверное, еще бы не дал мне «добро» на боевой вылет, хотя летал я вроде уверенно. Он бы потаскал меня за собой в тренировочных, заставил побросать болванки в разбитый немецкий танк. Но командир полка приказал.

В небе зеленая ракета.

— Пошли, соколики, — раздается в наушниках громкий и совсем близкий голос Пошевальникова.

Теперь по газам. Натужно, на пределе, ревет мотор. Я отпускаю тормоза, самолет бежит по взлетной, набирает скорость. Ручку на себя. Самолет легко отрывается от земли, устремляется вверх, в затянутое жиденькими облаками небо.

Ведущий уже за облаками. Он отдает команды командирам звеньев. Я занимаю свое место: строго на расстоянии двух плоскостей справа, на расстоянии двух фюзеляжей позади ведущего звена и, как приказано, лечу, будто привязанный к нему.

Внизу, почти совсем рядом, аэродром истребителей. Самолетов не видно, они в маскировке. Несколько машин: один, два, три, четыре — бегут по взлетной, отрываются от нее, ввинчиваются в высоту. Под нами линия фронта. Ломаная линия наших траншей. На противоположной стороне — немцы. И наши и те, отсюда, с высоты тысячи пятисот метров, неразличимы — цвет и форма шинелей кажутся одинаковыми, только поблескивающие на солнце каски чем-то немного отличны, у немцев они вроде темнее и блестят не так ярко.

Я смотрю на них, на немцев, и осознаю, что сейчас, в данный момент, я над ними, что их гнусные жизни зависят от меня. В моих руках, мне подвластна крылатая машина, а в ней, в бомбовом отсеке — противопехотные бомбы, реактивные снаряды авиационных катюш, две пушки и пулеметы. И достаточно в эту минуту, на секунду накренить самолет, пронестись над ними бреющим, прижать вделанные в ручки гашетки, кнопки, и вся эта разящая сила обрушится на их головы, пронесется все уничтожающим огненным смерчем. Всесильное могущество над копошащимися подо мной маленькими серыми фигурками немцев окрыляет меня, возвышает в самосознании. Я даже наклоняюсь вперед, стискиваю ручку управления так, словно и вправду готовый бросить самолет вниз, на врага. Но одергиваю себя, прогоняю наваждение. У эскадрильи, значит и у меня, четко определенная задача, цель, к которой ведет комэск.

— Тринадцатый! Тринадцатый! Отстаешь. Подтянись! «Тринадцатый!» О, Аллах! Это ведь ко мне! Я тринадцатый, догадываюсь я, вспомнив, что именно эту, будто желтком выведенную цифру, увидел на фюзеляже своего самолета. Я тут же спохватываюсь, кричу:

— Команду принял, есть подтянуться! — Забыв о том, что обратной связи с командиром у летчиков нету. Работаю ручками, прибавляю газа и занимаю свое место в треугольнике.

Эскадрилья пересекает линию фронта вполне благополучно. Зенитчики противника не успевают открыть огонь.