Пике в бессмертие

Такими мыслями была занята моя голова в тот момент, когда в просторный наш блиндаж ворвался посыльный. (Как я уже выяснил, они, посыльные, тут не входили, именно врывались с чем-то срочным, экстренным). Он выдернул откуда-то исписанный листок и, утвердившись в центре блиндажа, стал вычитывать фамилии летчиков нашей, второй, эскадрильи.

— Названных — на командный пункт полка. Немедленно! — зачитав список, заключил он.

На КП так на КП. Летчики собрались и уже через несколько минут сидели на лавках в командном пункте.

Командир эскадрильи Пошевальников был как всегда торжественно краток:

— Товарищи летчики! Мы знаем — враг готовится к прорыву, к мощному контрнаступлению, концентрирует для удара живую силу и технику. На их прифронтовую станцию заново поступают эшелоны с оружием, боеприпасами и всем остальным, что необходимо для ведения боя. Поступил приказ из штаба дивизии — разбомбить станцию со всем, что там есть. Выполнение приказа уничтожить эшелоны и склады — возложено на нашу эскадрилью. И мы его выполним. Так от вашего имени заявил я командиру полка. Прикрытие будет. Дают два звена «ястребков».

Вопросы есть? Нету... Машины подготовлены. Летим всей эскадрильей — двенадцать машин. Боевой порядок летчиков и звеньев на маршруте и в районе цели — ромбический. Вылет — в одиннадцать ноль-ноль. Сейчас, — он глянул на свои ручные, — десять сорок. На подготовку времени в обрез. Выруливать на исполнительный старт! Взлет — по зеленой ракете.

Мой механик на месте. Обмахнув ветошью замасленные руки, он вытянулся и доложил:

— Товарищ сержант, самолет к вылету готов. Механик самолета старшина Ржаной.

Как я уже знал, перед рядовыми полетами Степаныч не вытягивался, докладывал тягуче и вяло. Коль такая официальная торжественность — полет предстоит серьезный. Механики узнавали об этом быстрее нас, летчиков. У них действовал какой-то свой телеграф-осведомитель.

Окидываю взглядом самолет. Убеждаюсь — струбцины-крепления с рулей сняты, все в норме. Подхожу к механику. Он ждет с парашютом в руках. Медленно напяливаю ремни, а мысленно уже в полете, над целью, в пламени боя. И сердце, наверное, как у всех летчиков перед боевым вылетом, вроде сжимается. Это — не страх, страх подавлен уже давно, еще в училище, да и здесь, на фронте, но ведь летчики тоже люди, и в них, как во всех людях, как во всем живом мире, заложено жесткое и великое чувство самосохранения, то самое, которое старается как можно бережнее вести нас по жизни, — чуть ли не с самого рождения. А ведь я лечу не на прогулку, а в яростную схватку с вооруженным, как и я, врагом, снаряженным для разрушения и убийства, исходом которой должна быть и будет его или моя гибель. Третьего в ней, в этой схватке, не дано и быть не может. И я, как все летчики эскадрильи, думаю... Нет, не думаю, это лишь гнездится где-то в глубине моей души, в самом сердце, заставляя его трепетать. По телу пробегает зябкая дрожь. Но в памяти возникает наставление моей бабушки: «Балам, когда перед тобой возникнет опасность — может, приблудная собака, гром загремит, молнии засверкают или еще что, ты не пугайся, поминай Аллаха и прочитай коротенькую молитву-обращение к нему. — Она говорит ее, молитву, особым, нараспев, голосом. — И беда обойдет тебя стороной, внучек...»

Я хорошо помню ее, эту спасительную молитву-заклинание и, пока Степаныч крепит последние застежки парашюта, тихо, про себя, шепчу ее слова. И сразу отлегло от сердца, я обретаю спокойствие и уверенность в себе.

Парашют на мне. Благодарю механика и забираюсь в кабину. Завожу, опробываю мотор, затем вывожу самолет на старт. Получаю разрешение.

В небо, разбрасывая искры, взлетает зеленая ракета.

Механик выбивает колодки из-под колес.

— От винта! — командую я.

— Есть от винта! — выкрикивает он и отходит в сторону.

Я вывожу самолет к стартовой черте. Докладываю о готовности, получаю разрешение на взлет, даю газ, взлетаю и занимаю место в боевом порядке, за ведущим комэском Пошевальниковым. Слева — звено старшего лейтенанта Горбачева, справа — старшего лейтенанта Чернышева.

Летим четким ромбом. Под нами лес, покрытый недавно выпавшим, еще не успевшим потемнеть, снегом, рассеченный четкими линиями просек. Высота — полторы тысячи метров. До станции полсотни километров — десять минут полета. Я уверен — сейчас, тут же, появятся «Мессеры». И точно, они — четыре фашиста выныривают из облаков, за ними — еще четыре.

В наушниках — чуть осевший, но как всегда, спокойный голос Пошевальникова:

— Снять предохранители! Он атакует с пикирования.

Я, четко выполняя команду, тоже бросил самолет вниз, к земле, наводя на вытянувшийся на рельсах состав. Вокруг продолжают рваться снаряды зениток.

Груженные чем-то, может быть, ящиками, укрытые брезентом платформы, крыши вагонов прошивают трассирующие пулеметные строчки — пушечные снаряды, которыми их поливают «ИЛы».

Все так же четко соблюдая свое местоположение, определенное в ромбе, я прошил вагоны из своих двух пулеметов из обеих пушек, но вот сбросить две бомбы из-под крыльев не успел, замешкался.