Пике в бессмертие

В небе истребители, они делают круги над станцией, над эшелоном.

Решение приходит само. Я хватаю обмундирование, напяливаю на себя, сую ноги в сапоги и выскакиваю из вагона. Дежурный санитар что-то покупает в стороне, у старушки, увлечен спором с ней, на меня не обращает внимания.

Рывок — и я за станцией, за строениями.

У какого-то склада бензовоз с нарисованными на баке крылышками. «Аэродромный», — догадываюсь я и бегу к водителю.

— Ты с аэродрома?

— Ну да. А ты чего тут? — окинув взглядом меня, спрашивает он.

— Да вот, из санбата. Доехал сюда в эшелоне, теперь до аэродрома бы добраться, — не моргнув глазом, врал я.

— Так чего же, поедем. Документы оформлю и тронемся. Садись в кабину.

Он скрылся в дверях строения.

Из-за домов выскочил тоже, как я, запыхавшийся летчик же, лейтенант с белыми бинтами на голове, рука как у меня, на перевязи. Подскочил к бензовозу.

— На аэродром?

— Ну да.

— Захватите меня? — А сам пугливо оглядывается, будто погони боится.

— Удрал?

— Как и ты, — кивает лейтенант на мою в перевязи руку.

— Ну и ладно, — соглашаюсь я. — Нам только до аэродрома, а там — у своих. Пробьемся!

— У своих не пропадем!

К вечеру были на аэродроме. Сразу к командиру дивизии, генералу. Первым докладывал я. Был краток. Фамилия, имя, часть.

— Был подбит в воздушном бою, находился на излечении в санбате. Следую в часть. О том, что был сбит над территорией врага, как добирался — умолчал, расскажу дома.

— Справку из санчасти, — с подозрением глянул генерал. Никакой справки у нас обоих, конечно, не было.

— Ладно, созвонимся, разберемся, — кивнул генерал и занялся вошедшими летчиками. Мы быстренько смылись, с глаз долой. Не дай Аллах, начнут разбираться, могут и в госпиталь вернуть, а то и похуже, в трибунал. За побег из мест излечения в последнее время вот так наказывали.

Ночь провели в закутке. Держали нас не то чтобы под арестом, но отдельно. Покормили.

Рано утром я вышел из помещения. Перед глазами — аэродром. В леске замаскированные истребители. В правом углу, на отшибе, под елями — одинокий «ПО-2» — «Кукурузник». И сразу у меня шальная мысль: «Машина исправная, иначе бы ее тут, у взлетной, не держали. А что если на ней к своим?! Если здесь сидеть, ждать, когда разберутся — высохнешь. Ну да, рвануть, а там свои, они разберутся, в случае чего и защитят. Зашел в помещение, позвал напарника, поделился идеей. Тот было заколебался... Угнать самолет — дело не шуточное, но и ему очень хотелось на свой аэродром истребителей, а он почти рядом с аэродромом штурмовиков. Подумал, махнул рукой, согласился.

Да и чего было бояться? Угон самолета? Если прилетим к своим, не будет ничего. В том я уверен. Кто станет поднимать шум, кричать, что у него самолет соседи угнали? Это же позор, разгильдяйство! Ему же за это нагоняй. Нашим шуметь тоже ни к чему — отгонят самолет хозяевам и все. Попадет мне. Ну, это другое дело.

Как только стемнело, мы приступили к осуществлению плана. К машине добирались по опушке леса. Подошли вплотную. Увидели копавшегося в моторе «Кукурузника», видно, механика. Присели за кустом, наблюдали. А он крутнул винт, видно проверяя. Спрыгнул на землю. Забрал стоявшее на земле ведро, скрылся за деревьями.

Я не выдержал, заполз в кабину. Осмотрел пульт, потрогал ручку управления. Элероны слушались.

— Утром махнем.

Тем же путем, по опушке леса, обходя караулы, возвратились в определенное нам помещение. На столе ждал ужин. Перекусили и легли на койки.

Спали кое-как, урывками. Поднялись затемно. Сторожко оглядываясь, крались по опушке к стоявшему на отшибе, между деревьями «Кукурузнику». Добрались. Я выбил из-под колес тормозные колодки, заскочил в кабину. Шепнул напарнику:

Он крутнул винт. Мотор заработал.

Через летное поле кто-то прямо шел к нам, махал руками и что-то кричал.

Я дал газ, вырулив на взлетную, не останавливаясь, разогнался и взмыл в небо.

Через несколько минут мы сели на аэродроме штурмовиков. На мой родной.

Удивлению и радости друзей и летчиков, тискавших меня в объятиях, не было границ. Твердили одно:

— Мы же тебя в погибших, в погибших... Уже и вещи отправили родным и сообщение как о без вести пропавшем...

Исправлять ошибку нужно было немедленно. У меня не оставалось ни одной рубашки. Китель с наградами — орденами, медалями — был отправлен. Прозвонили по почтовым отделениям и нашли посылку уже в армейском. Слетали туда, нашли, задержали посылку и письмо. Привезли все и вручили мне.

После этого были, конечно, всяческие разборки, сердитые выговоры начальства. Снова отправка в санчасть, но уже в свою. Я промаялся там еще дней пятнадцать. А вскоре после комиссии снова в часть.

Ребята поздравляли с успешным возвращением, а я сжимался, уединялся. Стыдно мне было: «подставился» «Мессеру», он и долбанул. Расслабился, зевнул. И правильно комэск сказал, что за такое — в трибунал.

— Не за то он, про тибунал-то, Толя, — возражали мне друзья, — за побег из санпоезда он.

— И за то, но главное, за поражение мое, за потерю самолета — мой дорогой тринадцатый! — вздыхал я.

Нежданные «гости»