Пикник на обочине

Он нырнул в холодильник и снова выпрямился, держа в каждой руке по две бутылки с разными наклейками.

— Гулять будем! — объявил он. — В честь лучшего друга, Ричарда Нунана, который не покидает друзей в беде. Хотя пользы ему от этого никакой. Эх, Гуталина нет, жалко!

— А ты позвони ему, — сказал Нунан. Рэдрик помотал ярко-рыжей головой.

— Туда еще телефон не провели, куда ему звонить. Ну, пошли, пошли…

Он первым вошел в гостиную и грохнул бутылки на стол.

— Гулять будем, папаня, — сказал он неподвижному старику. — Вот Ричард Нунан, наш друг! Дик, а это папаня мой, Шухарт-старший…

Нунан, собравшись мысленно в непроницаемый комок, раздвинул рот до ушей, потряс в воздухе ладонью и сказал покойнику:

— Очень рад, мистер Шухарт. Как поживаете? Мы ведь знакомы, Рэд, — сказал он Шухарту-младшему, который копался в баре. — Мы один раз уже виделись, мельком, правда…

— Садись, — сказал Рэдрик, кивая на стул напротив старика. — Ты, если будешь с ним говорить, говори громче, он не слышит ни хрена…

Он расставил бокалы, быстро откупорил бутылки.

— Разливай, — сказал он Нунану. — Папане немного, на самое донышко.

Нунан неторопливо принялся разливать. Старик сидел в прежней позе, глядя в стену. И он никак не реагировал, когда Нунан придвинул к нему бокал. Но Нунан уже переключился на новую ситуацию, это была игра, страшная и жалкая, которую разыгрывал Рэдрик, и он включился в эту игру, как всю жизнь включался в чужие игры, и страшные, и жалкие, и дикие, и гораздо более опасные, чем эта. И когда Рэдрик, подняв свой бокал, звякнул им о бокал Нунана и сказал: «Ну что, поехали?» — он совершенно естественным образом взглянул на старика и с понимающим видом, тоже совершенно естественно, кивнул на слова Рэдрика: «Поехали, поехали, ты за него не беспокойся, он свое не упустит».

Они с Рэдриком выпили, Рэдрик крякнул и, блестя глазами, за говорил все в том же возбужденном, немного искусственном тоне:

— Все, браток! Больше меня тюрьма не увидит. Если бы ты знал, милый мой, до чего же дома хорошо! Деньги есть, я себе хороший коттеджик присмотрел, с садом будем, не хуже чем у Стервятника… Ты знаешь, я ведь эмигрировать хотел, еще в тюрьме решил. Ради какой стервы я в этом вшивом городишке сижу? Да провались, думаю, все пропадом… Возвращаюсь — привет, запретили эмиграцию! Да что мы — чумные какие-нибудь сделались за эти два года?

Он говорил и говорил, а Нунан кивал, прихлебывая виски, вставлял сочувственные ругательства, риторические вопросы, потом принялся расспрашивать про коттедж — что за коттедж, где, за какую цену, — они с Рэдриком поспорили. Нунан доказывал, что коттедж дорогой и в неудобном месте, он вытащил записную книжку, принялся листать ее и называть адреса заброшенных коттеджей, которые отдадут за бесценок, а ремонт обойдется всего ничего, если подать заявление об эмиграции, получить отказ от властей и потребовать компенсацию.

— Ты, я вижу, уже и недвижимостью занялся, — сказал Рэдрик.

— А я всем понемножку занимаюсь, — ответил Нунан.

— Знаю, знаю, наслышан о твоих бардачных аферах…

Нунан сделал большие глаза, приложил палец к губам и кивнул головой в сторону кухни.

— Да ладно, все это знают, — сказал Рэдрик. — Деньги не пахнут… теперь-то я это знаю… Но Мосла ты себе подобрал в компаньоны — я животики надорвал, когда услышал! Пустил, понимаешь, козла в огород. Ты его хоть платить заставь за это дело или из доли у него вычитай… Он же псих, я его с детства знаю!

Тут старик медленно, деревянным движением, словно огромная кукла, поднял руку с колена и с деревянным стуком уронил ее на стол рядом со своим бокалом. Рука была темная, с синеватым отливом, сведенные пальцы делали ее похожей на куриную лапу. Рэдрик замолчал и посмотрел на него. В лице его что-то дрогнуло, и Нунан с изумлением увидел на этой конопатой хищной физиономии самую настоящую, самую неподдельную любовь и нежность.

— Пейте, папаня, пейте, — ласково сказал Рэдрик. — Немножко можно, пейте на здоровье… Ничего, — вполголоса сказал он Нунану, заговорщицки подмигивая. — Он до этого стаканчика доберется, будь покоен…