Пикник на обочине

Натянули мы спецкостюмы эти и побрели через весь институтский двор к выходу в Зону. Так здесь у них это заведено — чтобы с все видели: вот, мол, идут герои науки, живот свой на алтарь класть во имя человечества, знания и святого духа, аминь. И точно, во все окна аж до двенадцатого этажа хайла повыставлялись, только что платочками не машут и оркестра нет.

— Шире шаг, — говорю я Тендеру. — И брюхо подбери. Похоронная команда… Меньше себя жалей, больше о деле думай, а благодарное человечество тебя не забудет.

Посмотрел он на меня, и вижу я, что ему не до шуток. Да и то верно, какие уж тут шутки. Но когда в Зону выходишь, то одно из двух: либо плачь, либо шути, а я сроду не плакал. Посмотрел я на Кирилла. Ничего держится, опять что-то бормочет — никак молится?

— Что, — спрашиваю, — молишься? Молись, — говорю, — молись! В Зону дальше, к небу ближе.

— Что? — спрашивает.

— Молись! — кричу. — Погибших в Зоне господь без очереди принимает!

А он вдруг руку поднял и меня по плечу похлопал. Не бойся, мол, со мной, мол, не пропадешь, а если и пропадешь, то умираем, мол, один раз. Нет, он ничего парень. Смешной.

Сдали мы пропуска последнему сержанту — на этот раз, в порядке исключения, это лейтенант оказался, я его знаю, бардачник неуемный, — а «летучая галоша» уже тут как тут, подогнали ее ребята из ППС и поставили у самой проходной. Поднялись мы на «галошу». Кирилл встал за управление и говорит мне:

— Ну, Рэд, командуй.

Я без всякой торопливости приспустил «молнию> на груди, достал из-за пазухи флягу, хлебнул как следует, крышечку завинтил и флягу обратно за пазуху сунул. Не могу без этого. В который раз в Зону иду, а без этого нет, не могу. Они на меня смотрят и ждут.

— Так, — говорю. — Вам не предлагаю, потому что иду с вами впервые и не знаю, как на вас спиртное действует. Порядок у нас будет такой. Все, что я сказал, выполнять мигом и беспрекословно. Если кто замешкается, буду бить кулаком, извиняюсь заранее. Вот, например, я тебе, господин Тендер, прикажу: на руки встань и иди, так вот ты, господин Тендер, должен зад свой толстый задрать и выполнять. А не выполнишь, дочку свою больную, может, и не увидишь больше. Но я уж позабочусь, чтобы ты увидел. Понятно?

— Понятно, — сипит Тендер, сам весь красный, уже потеет и губами шлепает. — Не новичок, — говорит. — Ты, Рэд, главное, приказать не забудь, а уж я на зубах пойду, не то что на руках.

— Вы для меня оба новички. — говорю. — А уж приказать я не забуду, не беспокойся. Кстати, «галошу» ты водить умеешь?

— Умеет, — говорит Кирилл. — Хорошо водит.

— Хорошо так хорошо, — говорю. — Тогда с богом. Опустить забрала! Малый вперед по вешкам, высота пять метров. У двадцать седьмой вешки остановишься.

Кирилл поднял «галошу» на пять метров и дал малый вперед, а я незаметно повернул голову и три раза тихонько дунул через левое плечо. Смотрю — лейтенант в дверях проходной торчит и честь нам, дурак, отдает. Тендер хотел было ему ручкой сделать, но я ему так в бок двинул, что у него сразу все прощания из головы вылетели. Я тебе покажу прощаться, морда твоя толстозадая. Поплыли.

Справа у нас был институт, слева — Чумной квартал, а мы шли от вешки к вешке по самой середине улицы. Ох и давно же но этой улице никто не ходил и не ездил. Асфальт весь потрескался, трещины травой проросли, но это еще наша была трава, человеческая.

А вот на тротуаре по левую руку уже росла черная колючка, и по тому, как она росла, было видно, как четко Зона себя обозначает: заросли черной колючки у самой мостовой будто косой срезало. Нет, пришельцы эти все-таки порядочные ребята были. Нагадили, конечно, но сами же своему дерьму четкую границу обозначили. Ведь даже «жгучий пух», хотя его ветром как попало мотает, на нашу сторону из Зоны ни-ни. Дома в Чумном квартале облупленные, мертвые, но стекла в окнах почти везде целы, грязные только и потому вроде бы слепые. А вот ночью, когда проползаешь, очень хорошо видно, как внутри светится, словно спирт горит, язычками такими голубоватыми. Это «ведьмин студень» из подвалов дышит.