Пикник у Висячей скалы

– Не важно, я все равно ее больше не надену. Письмо, пожалуйста. – Дверь лучшей спальни закрылась, разочаровав миссис Катлер, весь день ждавшую возможности поболтать с гостьей. Шляпа же была подобрана, ленты аккуратно разглажены, и многие годы искренне верующая миссис Катлер появлялась в ней в церкви.

Жалюзи в комнате Ирмы были опущены, чтобы защитить от жары. Едва она открыла окно, собираясь прочитать письмо Майка, как небо прорезала молния. Ни один листок не шевельнулся на плакучем вязе, освещенном вспышкой голубоватого света. Вдруг из ниоткуда поднялся мощный ветер, удивительно теплый, и тогда вяз затрепетал, а шторы пошли волнами. Под барабанную дробь грома разразилась буря, сытые облака взорвались сильнейшим на памяти жителей Маседона дождем, который за считанные минуты смыл гравий с дорог для экипажей и переполнил горные ручьи. В Лейк-Вью грязная вода с головой накрыла каменную лягушку, сидящую в прудике. На озере плоскодонка сорвалась с привязи и гарцевала среди кувшинок. Едва не утопающие в ливне птицы падали с раскачивающихся деревьев на землю; мертвый голубь неподвижной игрушкой проплыл под окном. Наконец ветер и дождь утратили изначальную ярость, и вышло бледное солнце, осветив размокшие газоны и опустошенные клумбы, будто театральную сцену. Все закончилось. Ирма, замершая у окна, открыла плотный квадратный конверт.

По формальному обращению и строго бесстрастному тону письмо можно было принять за приглашение или счет, если бы не странновато-детский почерк с аккуратными петельками, как в прописях, и вкраплением резких вертикальных черточек, мучительно отработанных во время краткого знакомства с классикой в Кембридже. Несмотря на учебу в университете, одна мысль о том, чтобы взять ручку, вызывала у Майка головокружение, и он забывал, что вообще хочет сказать. Ирма же, обладавшая природной грамотностью и свободой в пунктуации от восклицательного знака до импульсивного тире, выражала себя даже в самых коротких записках. Послание начиналось с извинений за то, что Майк задержался с утра в лесу и посмотрел на часы лишь в тот момент, когда являться к обеду из рыбы уже было слишком поздно («зато тебе больше досталось»). С нарастающим раздражением девушка перевернула страницу.

Этим утром я получил письмо из дома с просьбой немедленно встретиться с нашим банкиром. Та еще скука, но что поделать. Я по горло занят сборами и буду вынужден уехать завтра с первым же поездом. Задолго до того, как ты проснешься! Так как Лейк-Вью через несколько дней закроется на зиму, я решил не возвращаться сюда, а значит, боюсь, не смогу увидеться с тобой и попрощаться. Ужасное невезение; впрочем, надеюсь, ты поймешь. В общем, если больше не свидимся в Австралии, хочу поблагодарить за то, что была так добра ко мне, дорогая Ирма. Последние несколько недель без тебя оказались бы невыносимы.

С любовью, Майк.

P. S. Забыл сказать, что намерен побольше разузнать об Австралии и начну с Северного Квинсленда. Тебе знаком этот регион?

Написанное человеком, с трудом излагавшим свои мысли на бумаге, письмо довольно хорошо передавало суть послания.

Хотя мы, следуя хронике событий, по необходимости рассматриваем действия, совершаемые при свете дня, опыт показывает, что человеческий дух забредает дальше всего в ночные часы между полуночью и рассветом. Эти темные плодотворные часы редко берут в расчет, однако именно они порождают мир и войны, любовь и ненависть, коронацию или свержение с престола. Например, что замышляет мартовской ночью тысяча девятисотого года пухленькая императрица Индии, лежа в постели во фланелевой ночной рубашке в замке Балморал[17], от чего ее упрямые губы расплываются в улыбке? Кто знает?