Пикник у Висячей скалы

Ирма наклонилась и поцеловала теплую мягкую шею, от которой шел запах дешевых духов.

– Дорогая Минни, как же приятно тебя видеть.

– И мне вас тоже. Правду говорят, что вы не вернетесь к нам после Пасхи?

– Все так. Я заехала только попрощаться.

Горничная вздохнула.

– Не могу упрекнуть вас… Не представляете, что тут творится в последнее время.

– Охотно верю, – сказала Ирма, окидывая взглядом мрачный холл, которому не придавали яркости даже поздние темно-красные георгины мистера Уайтхэда в медных вазах.

Минни понизила голос до шепота.

– Тоже мне правила! Девочкам рта раскрыть не позволяют вне учебных часов! Слава богу, и мы с Томом уедем отсюда через несколько дней.

– О, Минни, я очень рада! Вы собираетесь пожениться?

– В понедельник после Пасхи, как и Мадемуазель. Я сказала ей, что святой Валентин, похоже, нам обеим помог в этом деле, а она с серьезным видом ответила: «Минни, возможно, ты права». Святой Валентин – покровитель всех влюбленных.

Гимнастический зал, известных среди учениц как «Комната ужасов», располагался в длинном узком помещении в западном крыле. Освещаемый через зарешеченные окна в потолке, он был создан первоначальным владельцем дома непонятно для каких целей: то ли для хранения лишних запасов, то ли для ненужной мебели. Теперь голые стены с побелкой были снабжены различными приспособлениями для поддержания женского здоровья и красоты, включая металлические кольца и параллельные брусья, а с потолка свисала веревочная лестница. В одном углу стоял обитый кожей стол с ремнями, на котором сегодня предстояло провести урок гимнастики Саре, вечно повинной в сутулости. Имелись также железные гири (поднять их мог разве что Том) и груда тяжелых атлетических булав – так наплевательски относилось руководство колледжа к фундаментальным законам природы.

В одном конце зала мисс Ламли и Мадемуазель уже исполняли свои служебные обязательства: первая с помоста высматривала тех, кто плохо себя вел, а вторая играла на пианино военный марш «Люди Харлека». Раз-два, раз-два, раз-два. Три ряда девочек в черных саржевых шароварах, черных хлопковых чулках и белых парусиновых туфлях на резиновой подошве вяло наклонялись и вновь поднимались в такт воинственной мелодии. Мадемуазель, которая относилась к урокам гимнастики как к наказанию, переполняла тихая радость: во время пятиминутного перерыва она с удовольствием объявит о том, что в колледж приехала Ирма Леопольд и вскоре зайдет к ним, чтобы попрощаться. Раз-два, раз-два, раз-два… Хотя возможно, думала Мадемуазель, стуча по клавишам, слухи уже дошли и до учениц. Раз-два, раз-два…

– Фэнни, – сказала она, на мгновение убрав руки с клавиш, – ты не попадаешь в такт. Внимательно слушай музыку!

– Тебе замечание, Фэнни, – пробормотала мисс Ламли, записывая что-то в своей тетрадочке.

В отличие от вялых, апатичных рук и ног, четырнадцать пар глаз живо двигались из стороны в сторону. Раз-два, раз-два… озорные и внимательные взгляды, как у нормандских зайцев в деревянных клетках. Раз-два, раз-два, раз-два, раз-два… нечеловеческий, практически невыносимый ритмичный грохот.

Дверь гимнастического зала начала медленно открываться, как будто человек снаружи не решался войти. Звуки марша резко оборвались. Мадемуазель с улыбкой встала из-за пианино, а у порога замерла лучезарная Ирма Леопольд в ярко-красной накидке.

– Заходи, Ирма! Comme c’est une bonne surprise![18] Mes enfants[19], десять минут можно разговаривать, сколько хотите. Voilà[20], урок окончен!

Ирма, сделавшая несколько шагов к середине зала, неуверенно улыбнулась.

Никто не улыбался в ответ, не приветствовал ее радостным гулом. В тишине было слышно, как девочки шаркали резиновыми подошвами по покрытому опилками полу. Раздосадованная учительница поняла, что никто не смотрит на гостью в красной накидке. Четырнадцать пар глаз уставились на что-то позади нее, за белеными стенами. Взгляд стеклянный, как у тех, кто ходит во сне. О господи, что же такое видят эти несчастные дети, чего не вижу я?.. Общее видение охватывает их туго натянутой легкой вуалью, и Мадемуазель, не смея сорвать ее, молчит.