Пиковая Дама

Здание, выложенное внутри гранитом, называлось крематорий. А то, что собирались сделать с его мамой, называлось кремацией. Он подумал о заварном креме — и удивился, с какой стати маму обмазывать кремом? Это же глупо и мерзко… Но Оля сказала: маму сожгут. Поразмыслив, Артем решил, что сжигание — самый надежный способ не превратиться в зомби. В больнице, куда их доставили после аварии, Артему приснился мертвец, прячущийся под койкой. Он пихался сквозь неудобный матрас и ждал, пока медсестры уйдут из палаты. Чтобы выбраться ночью и полакомиться нежным мяском…

Женщины в траурных одеждах, с поникшими гвоздиками, обтекали Артема. Изредка кто-то останавливался, клал руку на плечо, говорил вкрадчиво. В эти дни взрослые часто заговаривали с ним о Боге, о том, что есть рай на небе — некое хорошее и солнечное место — и мама теперь там, с ангелами.

Артем знал про похороны то, что на них принято плакать. Оля плакала, например. Тихо плакала, сильно зажмуриваясь. И он все пытался выжать слезинку, боялся прослыть грубияном. Но слезы как-то не приходили. Иссяк поток, обычно готовый литься по любой мелочи. Не получалось понять, как это: мамы больше нет. Ну ладно, сегодня нет. Но позже она придет. Умерла — это ясно, но… умерла насовсем?.. И никогда… совсем никогда не поцелует Артема?..

Нет, это было решительно невозможно постичь: как собственную смерть или бесконечность Вселенной.

* * *

— Примите наши соболезнования… — Толстое рыхлое лицо наплыло и чмокнуло в щеку.

Захотелось вытереться рукавом. Оля отупело наблюдала за втекающей в крематорий процессией. Мамины коллеги, соседки, друзья… Папаша Артема написал, что не сможет приехать. Конечно, в Чехии есть дела поважнее, чем похороны бывшей жены. Лапать новую пассию, например. Подумаешь, сын остался без матери! Делов-то.

— Танюша теперь с твоим папой воссоединилась, — пропищала какая-то хромоногая старушенция.

Оля кивала, кивала, кивала чугунной головой.

Отчим сказал в письме, что все устроит, позвонит, кому надо. Это кому же, интересно? Господу Богу?

Оля кричала истошно в больнице, когда догадалась наконец, почему врачи отводят взор и игнорируют вопросы о маме. Осиротевшая Оля билась в припадке и надеялась, что сердце выскочит и она освободится от страшного морока, распирающего грудную клетку. В крематории, наглотавшаяся успокоительных, она будто опустела, иссохла, стала прозрачной и легкой — ветром сдует… Чужие губы чмокали в щеки, мазали слюной.

Гроб, обитый багровой тканью, стоял на каменном возвышении. Крышка приколочена гвоздями, — значит, работники морга не сумели восстановить внешность покойной. Не загримировали, как надо. И она страшная внутри — сломанная страшная кукла.

Оля прижала к губам руку, холодную и дрожащую.

Артем был одет в тот же костюм, в котором был на линейке первого сентября. Мама тогда зашивалась на работе, и брата сопровождала Оля. Они поссорились из-за какой-то ерунды. Как обычно. Не знали, наивные, что их будущее, целиком зависящее от мамы, разрушится в одночасье по вине… даже виновных не найти…

Просто в красном грузовике не сработали тормоза.

«Мамуль», — всхлипнула Оля, глядя на багровый короб.

Артем думал, под гробом будет хворост для костра. Но ничего подобного не наблюдалось. Люди подходили к возвышению, устилали цветами крышку. Пышнотелая женщина в строгом костюме читала с бумажки:

— Мы запомним Татьяну добрым и радостным человеком. Заботливой матерью, воспитавшей двух прекрасных детей. И пускай она ушла в лучший из миров — ее любовь останется согревать наши души.

Толпа вытолкнула Артема к постаменту. У стоящей рядом Оли слезы струились по щекам. Артем старался не мигать, чтобы глаза увлажнились, он испугался вдруг, что, если не заплачет, его сунут в гроб и сожгут.

— Любимые не умирают. Не плачьте уходящим вслед. Ведь это только свечи тают — сердца не угасают, нет…

Артем взмок от усердия, глаза пекло. Но не было чертовых слез, потому что все это казалось какой-то досадной и очень скучной игрой, а мама вот-вот вернется, она просто задержалась на работе. Постоянно с ней так. И надо потерпеть…

* * *

Женщина декламировала голосом опытного чтеца:

— Не проклинайте, не вините вы никого и ничего. Любимые парят как птицы, и им спокойно и легко.

— Плевать ему на детей, — сказала полушепотом тетка средних лет.

Оля сощурилась на гроб, напрягла слух.

— За границу укатил — тоже мне, отец! На Артема плевать…

— И как живут они такие? — возмутилась другая тетка.

— Припеваючи живут. Кобели!

— …Любимые не покидают. Они навеки будут в нас, оберегая, согревая, день ото дня, из часа в час…

В голове Оли клубилась розовая пелена. Колени подгибались.

— Бедные… куда их теперь?

— В какой-то интернат отправят вроде.

Оля не вытерпела, обернулась и хлестнула сплетниц ненавидящим взглядом. Хотелось ногтями впиться в напудренные физиономии. Сплетницы стушевались, попятились.

«Коровы, — процедила Оля мысленно. — Нет: гадюки».

— …Любимые не исчезают. Они живут во мне, в тебе, весной природой расцветают и звездами горят во мгле…