Пилигрим (СИ)

Я же, в превратностях судьбы пребывая с людьми своими и с имуществом своим, имел мудрость обратиться мысленно к истории царя Соломона и его изумительного перстня, и в минуты самого сурового испытания говорил себе: "И это пройдет", утешение в том находя, и более всего переживал, что рев бури и свист песка не давали мне обратиться с этими же словами к людям моим, поелику услышать меня они не могли. Истинно говорю, ужасные часы пережили мы до той поры, когда показалось нам, что натиск урагана, подобный нападению бесчисленных безжалостных монгольских варварских степняков, супротив которых бессильны и Великие стены, ханями на границах обширного своего государства построенные, и бесконечные пространства северных равнин, и многие сильные армии, и лишения голодом и холодом навеваемые, заметили мы, что ветры ураганные будто бы стали силу свою умеривать, а песок, утратив опору в их бешенстве, пал на землю и затих там замертво, но долго еще в это счастие поверить не могли, опасаясь, как бы заново натиск бури не накликать. Однако же "и это прошло", и в назначенное судьбою время стихия улеглась, но за время буйства урагана наступило время ночное с его беспросветной теменью, так что продолжать движение каравану не имелось никакой возможности, и мы были принуждены обстоятельствами пребывать в том же самом месте, где нас застиг ураган, и практически в том же самом положении в ожидании просветления, и лишь вполголоса переговаривались, так что я мог несколькими словами высказать слова утешения своим людям, хотя и не могу заявить с уверенностью, что все они могли мои слова расслышать и воспринять вследствие пережитого ужаса. Наутро же, едва сумерки рассеялись и стало возможным различить приметы окрест, я приказал готовиться к продолжению пути, ибо меня уже снедало беспокойство за людей, оставленных нами в становище, ведь им-то помощи ждать было неоткого. По воле моей люди стали снимать путы с ослов, развязывать им морды и с возможным тщанием очищать от набившегося песка уши и ноздри животных, готовили хурджины и вьюки, а я наскоро осмотрел состояние собак и нашел его удовлетворительным сообразно обстоятельствам, а также решил осмотреть и лично удостовериться в надлежащей подготовленности людей к дороге. Так, я велел задать ослам весь оставшийся у нас корм, а также разделить остатки пищи между всеми людьми, и вот, когда я ходил меж ними, показалось мне, что людей моих недостает, и я нашел, что женщина Голда отсутствует незнамо где. И я справился у Мудрейшей:

- Скажи мне, где наша Голда и что сталось с нею?

И она отвечала:

- О, Элиа, неведомо мне сие.

И я спрашивал:

- О, Лебана. О, Рахель. О, Рехавия, скажите мне, что сталось с Голдою и какова ее судьба?

И каждая из них говорила:

- Это мне неизвестно, я была занята тем-то и тем-то, а Голды не было рядом со мною.

Тогда же одна из сопровождавших меня девочек, младшая по годам, которую звали Хадейра, подошла ко мне и робко тронула рукав моего одеяния, а когда я обратил взор свой на нее, сказала:

- Господин, во время бури Голда присела подле меня и я слышала ее голос, она возносила молитвы. Она была очень напугана, очень. Она даже не стала говорить со мною. Я укрылась около осла вместе с нашими собаками между хурджинами и видела, как в разгар урагана она поднялась и побежала, гонимая ветром, а куда побежала и по какой причине, я не знаю.

И я благодарил юную Хадейру за ее послушание и благоразумие.

Так вот я счел, что рассудок Голды не вынес испытания стихийным бедствием и окончательно перестал управлять действиями ее, и в один из особенно неблагоприятных моментов тело и душа Голда окончательно разделились и стали поступать каждый по своему, что в конце концов привело к гибели и того, и другого, а в том, что Голда неминуемого погибла, я нимало не сомневался, зная злобный и хищнический неукротимый характер песчаной бури, которая и предусмотрительному, и выносливому, и запасливому опасность страшную представляет, куда уж там совладать с нею неразумной женщине. Что ж, потеря наша была велика, потому что на плечи Голды возложена была изрядная часть житейских обязанностей, которые всякой семье присущи и необходимы, пускай даже всевышний и всемилостивый не счел необходимым наделять ее умом острым и изворотливым, а характером кротким и незлобивым, но кому постичь намерения его! Она была частью народа моего, числом и без того небольшого, частью рода моего, и я скорбел о ее утрате, насколько приличия тому соответствовали. Женщины же, все, как одна, поразились гибели Голды и скорбели о ней так, что не могли ничем более заниматься, что потребовало от меня скорого и настоятельного вмешательства. И я распорядился оставить скорби до поры, когда тому время наступит подходящее, и не медля долее выходить в дорогу, что и было сделано надлежащим способом.