Пилигримы войны

– Как-то раз один он пришел. Потрепанный весь, едва ногами ворочал. На банду они в дальней ходке нарвались. Он ушел, а она в аномалию попала… В общем, мы Марго больше не видели. Может, на самом деле сгинула в «перекати-поле», есть тут такая аномалия паскудная. Только сдается мне, кинул он ее, уж больно тогда глазки у него бегали, всех за рукава хватал, по сто раз историю эту, про аномалию, повторял. Будто убедить хотел – и нас, и себя. Ну, мужики поверили, конечно, а может, просто вид сделали, что поверили. Никак ведь не докажешь. Да и потом, как ни крути, были они с Марго чужаками, а за чужака кто вступится. Ну, сгинула, вот и весь сказ. А я, честно скажу, сдрейфил тогда. Ночью лежал, думал, пойду за ней, отобью у банды или следы какие поищу, чтоб наверняка знать, а утром… Сколько она мне потом снилась, ласковая такая, красивая…

– А мужик тот что? – спросил Свят.

– Да хрен его знает, – отмахнулся Блажь. – Говорили, накосячил он знатно. Проигрался в Восточном форте. Его и прирезали по тихой грусти. А я вот вам байки про Марго рассказывал, дескать, была у меня подруга такая. Была, как же! Она на меня и не поглядела бы такого. Мне вообще с бабами никогда не везло.

– Ну ладно, Блажь, – похлопал его по плечу Свят. – Не убивайся. Будут у тебя еще бабы, глядишь, и красавица найдется. Ты теперь у нас вроде почетного ходока, вернешься в свой форт – героем будешь. Смотри, какую территорию ногами перепахал. Это тебе не ватрушка с маслом – полстраны на пузе прополз.

Блажь отмахнулся от него, но морщины на лбу разгладились, чуть потеплело в глазах.

– Слушай, Блаженный, а как тебя звать-то на самом деле? – спросил Нестер, придерживая на боку соль-камень.

– Хм, я думал, и не спросишь. – Блажь усмехнулся: – Семеном мамка назвала…

Глава 8

Город спал. Сон его был чутким, как у человека, прикорнувшего в незнакомом месте, – того и гляди полезут незваные гости, потревожат, и придется искать себе другую лежку. Город то погружался в сладкую дремоту, но вздрагивал телами домов, осыпающейся штукатуркой, приоткрывал глаза-окна, подслеповато смотрел, нет ли нарушителей, и снова затихал – до следующего пробуждения.

Городу снились сны. Цветные и яркие – когда детвора прыщет смехом, качаются скрипучие качели, мать зовет из окна припозднившегося сына, пахнет пшенкой и котлетами, борщом и свежим хлебом. Чинно прогуливаются парочки, старики сидят на скамейке около дома, шлепает где-то домино, парни играют на гитаре, несется над дворами ломающийся голос «певца», и женщина в окне осуждающе качает головой. Снились серые и поблекшие – когда город умер. Трещины покрыли облупившуюся краску стен, пылью запорошило окна, никто не тревожил скрипом лестницы двухэтажных домов. Деревья почернели, высохли, лишились листвы и теперь торчали скрюченными стволами, как пальцы, указывающие в небо. По телу города неслышно скользили от невидимого ветра обрывки старых газет и мусор. В черных провалах девятиэтажек, возвышающихся над городом словно титанические слоны, бродили неясные тени.