Пилот

Гриша от города в полном восторге сделался. Какие тут девчонки клевые! Какие приветливые все сподряд, окромя ОМОНов. Какая тут жисть красивая текет. Удобное для жисти тут место по его мнению. Слушаю я восторги впечатлившегося по самое не могу экипажа, сам пока помалкиваю. На ус мотаю и аргументы в уме шлифую. Рано мне свою точку здрения им излагать. Хотел сомнение хоть какое услышать от них. Фиг! Только Морсик мое умолчание разделил, поднявши ножку на липовый ствол. И тоже, собака, помалкивает. Решил я тему сменить.

– А разъясните мне, Григорий, недоумение мое? Каким образом вы, Григорий, знаете русское слово «пендос» и не знаете переносного значения русского слова «косить»? И вааще, отчего вы, Григорий, нехарактерно хорошо, для вашего поколения кубинской молодежи, владеете русской речью? Причем, скорее, литературным ее вариантом? Объяснитесь, Григорий! Расскажите нам о себе?

Катя с интересом обратила на парнишку свой теплый сияющий взор, и малыш густо раскраснелся от такого пристального внимания к себе. Но храбро ответил:

– У меня мама русская. Она со мной только по-русски разговаривает. И папа часто со мной по-русски говорил. Для практики.

– И кто у нас мама?

– Надежда Михайловна. Она учитель русского языка и литературы. Была. Пока мы в Майами не уплыли. Когда папа с Фиделем поругался. Я тогда еще маленький был.

– А теперь ты стал большой. И красивый. Как твой папа? – это Катюха в допрос включилась. – А кто твой папа? И зачем он поссорился с Фиделем? И кто такой Фидель? Он, наверное, был папин начальник? И зачем твоему папе потребовалось увозить вас с мамой в Майами?

Гриша резко замкнулся и насупился. Тягостно помолчав, таки ответил:

– Мой папа умер. Уже здесь. На Новой Земле.

И снова замолк. Надо как-то разрядить напряжение нежданно возникшее. Переживает парень. И я пустился в разъяснения для Кати:

– Фидель, Катя, это тот, который Кастро. Фидeль Алехaндро Кaстро Рус. Президент Кубы. Человек сложной судьбы и обладатель не менее сложного характера. Я очень уважаю товарища Фиделя.

– Он же тиран! Он тьму народа перестрелял!

– Да ну, Катя глупости все это. Он политический лидер, которого не раз пытались укокошить правачеловеколюбивые американские президенты. Вот и защищался мужик по мере сил. И справился. Это нормально. Так, почему же, Григорий, поругался с руководителем государства твой папа? Чего с ним не поделил?

– Папа сказал Фиделю, что раз русские перестали помогать Кубе, то надо менять внутреннюю экономическую политику. А Фидель назвал папу ревизионистом. И мы уплыли во Флориду.

– Твой папа хорошо знал Фиделя, раз имел возможность говорить ему такие вещи. Он был в правительстве?

– Нет. Папа был летчиком в ВВС Кубы. Он и тут стал летчиком. И… погиб в Латинском союзе год назад. Он научил меня летать на Пайпере.

– И сколько лет папа учил тебя летать?

– Три года! Как только сюда переехали, так он и начал меня учить!

– А сколько ж тебе годиков, дитятко?

– На земле было одиннадцать. И тут четыре года уже прошло.

– Это тебе, выходит, шестнадцатый годик пошел?

– Нет, тут год длиннее. По старому счету мне уже шестнадцать!

– Совсем большой сделался!

Улыбнулся я и подумал: «Новый мир! Кто бы в СССРе мне позволил в шестнадцать учиться на пилота вполне серьезной машины? У практически неизвестного человека? Или это я такой обаятельный и влет внушаю окружающим непокобелимое доверие? Ну-ну».

– А отчего из Флориды уехали? Плохо там жилось?

– Нормально. – Гриша пожал размашистыми плечами – Папа там встретил дядю Родриго. Стал на него работать. А когда сеньор Лопес собрался уезжать сюда папа решил поехать с ним.

– Сеньор Лопес, это Родриго Лопес, кубинский босс в Нью-Рино?

– Да.

– А скажи мне, Григорий, каков у тебя налет? Это раз. Вылетал ли ты самостоятельно? Это будет два. И третье. Пайпер – ты имеешь ввиду Каб-3? Правильно?

– Да.

– На других типах летал? Или только на кабе?

– Только на кабе. Триста пятьдесят часов. Сам управлял сорок часов. Со взлетом и посадкой.

– Отлично! Далее, что ты знаешь об аэродинамике?

– Все! В пределах разумного!

– Ну, ты, Гриша, орел просто! От скромности смерть тебе не грозит. Это ничего, что мы на ты? Не в обиде?

– Да, нормально.