Пилот

— Сейчас помогу, вашбродь, — залез в кабину с другой стороны правильно понявший его затруднения Татауров. — Глядите, вот так надоть, — щелкнул он каким-то тумблером, и стрелки приборов пришли в движение.

— Спасибо, братец, — облегченно вздохнул Март. — А где тут стартер?

— Так вон внизу, — указал на маленькую педаль слева от сцепления карым. — Только не сразу давите…

— А что?

— Вот так надо, — вытащил на себя шток подсоса казак. — Теперь заводите!

К счастью, аккумулятор не успел сесть от вынужденного безделья, и после того, как стартер несколько раз провернул коленвал, мотор забурчал.

— Вот и славно, — улыбнулся во весь рот Семен. — Не придется ручку крутить…

Подождав, когда двигатель немного прогреется, Колычев выжал сцепление и включил заднюю скорость. Мотор взревел, и тяжело нагруженный грузовик, попятившись из своего убежища, выбрался, наконец, на свободу.

— Март, где ты? — тут же зазвучал в голове встревоженный голос командира.

— Командир, я здесь! — поспешил отозваться пилот, отметив про себя, что горная толща гасит сигнал «сферы».

— Слава богу, ты жив. Почему молчал?

— Груз доставали из штрека. Все в порядке. Можно забирать!

— Что, больше некому было? — Март буквально почувствовал охватившее опекуна бешенство.

— Так получилось, — с извиняющимся видом отозвался он.

— Ладно. Потом поговорим. Кстати, штреки не имеют выход на поверхность. Так что это штольня.

— Буду знать, — улыбнулся Колычев. — Кстати, командир. Я пока лагерь обследовал, видел пару цистерн с авиакеросином и бочки с маслом. Если вы их не раздолбали, то…

— Хорошо бы, но нет. Рисковать ради топлива я не стану. Выводи машину и будем грузиться.

МАЗ, дымя выхлопом, вкатился по аппарели в трюм, следом прошли казаки и штурмовики, увешанные трофейным оружием, многие тащили ящики с патронами, гранатами, а хозяйственный Горыня умудрился даже приволочь те самые зенитные орудия и несколько станковых пулеметов.

Скорость, с которой рейдеры и казаки умудрились собрать практически все ценное, поразила Марта до глубины души. «Сильны, бродяги! Однако погостили и хватит. Домой, пора домой!»

Медотсек или, как его иногда по старой памяти называли, корабельный лазарет — место весьма спокойное. Его обитатели не стоят на вахтах и не участвуют в десантах. Во всяком случае, до тех пор, пока доктор не признает своего пациента здоровым. И вот в этом и была загвоздка. Отставной абордажник Вахрамеев себя больным не считал. Правда, и здоровым его было не назвать, но все же хромота — не триппер. Кое на что годился и он. Однако приходится лежать на узкой кушетке и получать… черт его знает, что получать.

Доктор Крылов, когда целительством занимается, сам на себя не похож. Бледный, будто покойник, только глаза горят словно у одержимого. А как взглянет ими — мороз по коже. И крестник рядом сидит, непонятно зачем. Правда, этот хоть спокоен и даже как-то благостен. Ровно святой угодник на иконе…

— Как вы себя чувствуете, Игнатий Васильевич? — срывающимся голосом спросил врач.

— А чего мне сделается, — пожал плечами старый вояка. — Лежи, да и лежи. Хотел было прикорнуть, да…

В этот момент глаза бывшего боцмана сфокусировались на настенных часах, и он понял, что находится здесь уже…

— Это как же? — изумился он. — Выходит, я битых полдня тут бока пролеживаю?!

— Всего три с половиной часа, — поспешил успокоить его Мартемьян.

— Так прежде вы минут двадцать свои эти, как их, сеансы делали, не более…

— Прежде, Игнат Васильевич, — пояснил Крылов, — мы лишь готовились к операции, если, конечно, наше действо можно так назвать. А сегодня мы провели процедуру восстановления.

— И чего восстановили? — хмыкнул Вахрамеев, скептически относившийся ко всем этим процедурам и никогда бы на них не согласившийся, если бы не крестник.

— А вот сейчас и проверим, — улыбнулся Колычев. — Попробуй встать.

— Да я и ранее вроде мог, — пробурчал дядька Игнат и осторожно, чтобы не зацепить больное место, спустил худые, но жилистые ноги на облитый линолеумом пол.

— Смелее, — поощрил его Март.

— А чего бояться-то, — хмыкнул тот, поднимаясь, и вдруг понял, что прежней боли, некогда сводившей с ума, а потом ставшей привычной, уже нет.

— Попробуйте пройтись, — предложил Крылов своему пациенту, благожелательно улыбаясь.

— Почему он прихрамывает? — встревожился Колычев.

— Это как раз нормально, — возразил врач. — Мышечная память. Пройдет еще некоторое время, прежде чем в привычку войдут новые алгоритмы движения. Игнат Васильевич, а попробуйте присесть. А теперь наклонитесь…

— Твою ж дивизию воздушных катеров и якорь мне в глотку! — не смог найти других слов Вахрамеев, чтобы выразить обуревавшие его чувства.

В самом деле, ноги не болели, спина тоже гнулась как у молодого, а главное — на душе появилась такая легкость, что хотелось петь и плясать…

— Простите, а что ваш крестный имеет в виду? — осторожно спросил Крылов, наклонившись к уху Марта.

— Он потрясен вашим целительским искусством и выражает безграничную признательность, — перевел с русского матерного на общепринятый язык бурный спич дядьки Игната Колычев.