Пилот «Штуки»

— С военной точки зрения я вижу это иначе, — отвечаю я. — Как только после падения фронта на Одере начнется битва за Берлин, я считаю, что удержать город будет абсолютно невозможно. Я хотел бы напомнить, что сравнивать эти два города нельзя. Ленинград имел преимущество, — он защищен на западе Финским заливом и на востоке — Ладожским озером. К северу от него был один лишь слабый финский фронт. Единственным шансом захватить его была атака с юга, но с этой стороны Ленинград был сильно укреплен и его защитники смогли воспользоваться отличной системой заранее подготовленных позиций, кроме того, город так и не удалось полностью отрезать о линии снабжения. Грузовые катера могли пересекать Ладожское озеро летом, а зимой русские проложили железнодорожную линию по льду и способны были снабжать город с севера.

Мои аргументы не могут его переубедить.

Через две недели я уже могу вставать на короткое время и наслаждаться свежим воздухом. Во время воздушных налетов я нахожусь на крыше бетонной башни Цоо, где установлены зенитные орудия и вижу снизу то, что, вероятно, столь неприятно находящимся в воздухе. Я не скучаю, Фридолин приносит мне бумаги, которые требуют моей подписи, иногда его сопровождают мои коллеги. Фельдмаршал Грейм, Скорцени или Ханна Рейч заглядывают поболтать со мной часок, какие-то события всегда происходят, меня мучает только то, что я нахожусь в стороне от них. Когда я попал в бункер Цоо, я «клятвенно» пообещал, что встану на ноги не позднее чем через шесть недель и буду летать. Доктора знают, что их запреты бесполезны и могут только рассердить меня. В начале марта я выхожу гулять на свежий воздух в первый раз — на костылях.

Во время моего выздоровления меня приглашает к себе домой одна из медсестер, и вот я, — гость министра иностранных дел. Настоящий солдат редко становится хорошим дипломатом и эта встреча с фон Риббентропом весьма интригует. Это возможность для бесед, которые проливают свет на другую сторону войны, которая ведется без применения оружия. Он хочет знать мое мнение о силах, противостоящих друг другу на восточном фронте и о нашем военном потенциале в данный момент. Я говорю ему, что мы, на фронте, надеемся, что он делает что-то по дипломатическим каналам для ослабления той мертвой хватки, с которой сцепились обе стороны.

— Разве нельзя продемонстрировать западным державам, что большевизм их самый большой враг и после окончательной победы над Германией он будет представлять для них ту же угрозу, что и для нас, и что одни они не смогут он него избавиться?

Он воспринимает мои замечания как мягкий личный упрек. Без сомнения, я только повторяю то, что ему уже приходилось выслушивать много раз от других. Он тут же объясняет мне, что он уже предпринимал ряд попыток, которые закончились неудачей, потому что каждый раз новое отступление на одном или на другом участке фронта вскоре после того, как он начинал переговоры, побуждало врага продолжать войну и покинуть стол переговоров. Он упоминает эти случаи и говорит с укором, что договоры, которые он заключил перед войной, среди других — с Англией и Россией, были немалым достижением, если не триумфом. Но никто больше о них не вспоминает, сегодня люди видят только негативные аспекты, ответственность за которые он не несет. Естественно, даже сейчас переговоры продолжают идти, но в ситуации, такой, какая она есть, шансы на успех, на который он все еще надеется, выглядят проблематичными. Этот взгляд за дипломатические кулисы удовлетворяет мое любопытство и я не горю желанием узнать что-то еще.

* * *